Том 4
Шрифт:
Доносился глухой шум водяного колеса и равномерный стук обжимного молота. Бойкая горная речка, извиваясь серебряной лентой, врезывалась в зеленые луга, покрытые бесчисленными пеньками вырубленного леса.
Кругом теснились горные увалы, за ними в синей дали возвышались кряжи настоящих Уральских гор. Лес, густой и сумрачный, со всех сторон подходил к заводу, выстилал горы до самого верха и дремучим ельником залегал по ущельям.
Антуфьев сошел с тележки и, разминая затекшие ноги, внимательно осматривал долину, расспрашивая возчика, как зовутся отдельные сопки и ущелья; вдруг он нагнулся, постучал костылем по плешине серого треснувшего камня, обросшего мхами и лишаями. Поднял кусок, впился глазами в поблескивавшие
«Там поставлю еще четыре домны, к той горе прорублю просеку, — прикидывал он в уме. — Плотину перенесу выше на версту. И эта речка толканет двенадцать новых молотов. Там проходки для сыска руды выкопаю, туда к горе подамся, чтобы рудокопные дудки были ближе к домнам».
Антуфьев, посвистывая, влез в таратайку, и конь, упираясь, спустился с крутой каменистой дороги и затрусил по направлению к заводу.
Приезд Антуфьева был неожидан. Заведующий спал, долго облачался, пока вышел к гостю.
— Пускай подождет, — ворчал он, — нужно показать мужику, туляку прокопченному, чтоб не очень обскакивал.
Но Антуфьев его не ждал, а побывал на домне, в кузнице, осмотрел плотину. Заведующий долго ждал его, затем отправился разыскивать и нашел около груды сложенных чугунных криц. На все вопросы и приветствия заведующего Антуфьев не обратил никакого внимания и ответил только:
— Поговори-ка, братец, с Петром Исаичем, приказчиком, — а сам пошел вверх вдоль пруда, постукивая костылем.
Весь караван прибыл через две недели. Люди были измождены. Придя к плотине, они тяжело опустились на землю и заснули.
Но Антуфьев не дал им отдохнуть. Он хотел поскорее развернуть дело. Он собрал приказчиков и старших мастеров и стал объяснять, где и что каждому придется делать.
— Мы должны выплавить чугуна в десять — двадцать раз больше того, что последний год вырабатывала сия домна.
Увидев Тимофейку, который с трудом плелся, передвигая ногу с колодкой, Антуфьев спросил:
— Как, старик, по душе ль тебе эти пади?
— Хуже того, что было, не будет, — ответил Тимофейка и, подойдя вплотную к мастерам, приставил ладонь к уху, внимательно прислушиваясь к разговорам.
Антуфьев все повернул по-новому. Приказчики и гонцы помчались во все стороны и, грозя «царским указом», стали сгонять рабочих из окружных поселков.
Потащились обозы с мукой, с соленой рыбой, в лесу застучали топоры, повалились вековые деревья, обнажились просеки. Стражники привели толпу ясачных [134] вогулов и остяков дровяные кучи складывать и уголь жечь. Плосколицые, узкоглазые ясачные испуганно и недоверчиво косились, шли гуськом друг за дружкой, садились разом на корточки, дичились. Из леса с работы убегали десятками, за что наказывались оставшиеся.
134
Ясачными назывались коренные обитатели, платившие ясак (подать пушниной).
Прибывшим рабочим было приказано самим сложить себе избы, огородиться заплотами, накосить на зиму сена.
К Тимофейке раз подошел Петр Исаич и спросил:
— Никита Демидыч узнать желают, будешь ли ты класть избу. Обещают прислать печника.
Тимофейка, возившийся около горна, остервенился:
— Как же я бревна рубить буду? Не моей ли колодкой? А таскать бревна к избе не на ей ли?
Петр Исаич сходил к Антуфьеву и вернулся с рабочим. Колодку сняли. Пришел Антуфьев. За ним следовал Наумка Кобель. Железная цепь, сковывавшая ноги Наумки, подхваченная ремешком, идущим от пояса, глухо позвякивала. Вымазанный углем, скрывавшим ожоги, Наумка смеялся, и на темном лице поблескивали зубы.
Тимофейка
— Как ты смекаешь, дед, — протянул Антуфьев, — из здешнего чугуна смог бы ты выковать белое железо?
— Здесь можно доброе железо ковать, не хуже свейского будет, — ответил Тимофейка.
— Вот те и плотник для избы. — Антуфьев указал на Наумку.
— Самую кержацкую [135] избу сложу, — подхватил Наумка, — никакие морозы не проймут.
135
Кержаками в Сибири звали сектантов, скрывавшихся от преследований в самых глухих местах тайги.
— А ты мне за это постарайся, — протянул Антуфьев, — и первым делом из здешнего железа завари десятка два топоров, чтобы уклад [136] добрый был и без зазубрин рубил суковатые стволы.
— Ужо сделаю, — кивнул Тимофейка.
5. АНТУФЬЕВ ХОЗЯЙНИЧАЕТ
Завод был обращен в крепость, вокруг него возвели с трех сторон двоеугольный острог, рубленный из бревен и крытый тесом. На том остроге было семь башен бревенчатых на каменном фундаменте. В остроге появились крепкие амбары для складов чугуна, припасов и прочего.
136
Уклад — сталь.
Антуфьев никому не отказывал в приеме для работы на завод. Всякому, откуда бы ни явился, разрешалось селиться. Со всех сторон потянулись бурлаки, как тогда назывались переселенцы. Одни жаловались, что сошли со своих мест «ради хлебной скудости», другие «от пожарного разорения», и все твердили, что от притеснений господ житья нет.
Много пришло раскольников. Они устроились отдельными поселками. Антуфьев обещал им, что они не будут знать никаких властей, никаких податей и поборов для «кормления воевод со товарищи». Он не спрашивал у них отпусков, зато скудно платил им за работу. Принял он также беглых солдат и шведских пленных. Они построили особую «шведскую деревню», в которой жили до заключения мира со Швецией, когда большая часть их ушла к себе на родину. Люди шли на завод охотно, убегая от кабалы, «крепости» или кары за проступки. Они не подозревали, что впоследствии, и очень скоро, все поголовно будут Антуфьевым закрепощены «навечно с потомками». Долина быстро наполнялась новыми избами, шалашами, становилась многолюдной, открывались лавки и кабаки.
Посреди острога вырос большой каменный двухэтажный дом для Антуфьева и его «приказа». Каменные подвалы дома были соединены трубами с запрудой и могли наполняться водой. Комната, в которой поселился сам Антуфьев, имела отдушины и внутренние приспособления, благодаря которым Антуфьев мог слышать, что происходило и говорилось в других комнатах.
Всякие предосторожности были приняты для безопасности завода, так как в течение десятков лет по всему Среднему и Южному Уралу вспыхивали восстания башкир, калмыков и киргизов, вызванные насильственной колонизацией, притеснениями и поборами правителей края. Эти восстания принимали ожесточенный характер: возмутившиеся жгли селения поселенцев, уводили в плен женщин и детей, перепродавая их через киргизов и ногайцев в Хиву, Бухару и Крым. Для охраны завода и усиления своей власти Антуфьев завел значительную вооруженную стражу и отлил пушки и снаряды. Царским указом Антуфьеву было разрешено «своим наемным и работным людям чинить за все вины наказания по своему рассмотрению. а стольникам и воеводам в делах его не ведать».