Том 5. Дживс и Вустер

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Это был полицейский Доббс, — пояснил он.

— Я так и догадался.

— По мундиру?

— Д-да. И по каске.

— Понятно, — сказал Гасси. — М-да. Понятно, понятно. М-да. Понятно. М-да.

Создавалось впечатление, что он будет продолжать в том же духе до бесконечности, однако, повторив еще шесть раз «понятно» и семь раз «м-да», он все же сумел остановиться.

— Берти, — обратился он ко мне, — тебе ведь много раз случалось попадать в лапы полиции, верно?

— Не много раз, а всего один.

— Это жуть как неприятно, ты согласен? Вся жизнь встает перед глазами. Эх, выпил бы я сейчас, ей-богу… апельсинового соку!

Я переждал, пока пройдет тошнота, а когда почувствовал себя лучше, спросил:

— А что случилось-то?

— В каком смысле?

— Что ты делал?

— Кто,

я?

— Ну да, ты.

— Да просто разбрасывал лягушек, — ответил он и пожал плечами, словно речь шла о самом обычном деле для всякого английского джентльмена.

У меня глаза полезли на лоб.

— Что, что?

— Лягушек разбрасывал. В спальне у полицейского Доббса. Идея викария.

— Викария?

— Ну, то есть, он своей проповедью подсказал ее Тараторе, ненароком. Она, бедная девочка, все время размышляла о том, как дурно поступил Доббс по отношению к ее собаке, а викарий вчера как раз говорил про фараона и казни египетские, [89] которые фараон на себя навлек за то, что не отпускал сынов Израиля. Ты, может быть, помнишь тот случай? Слова викария натолкнули Таратору на интересную мысль. Ей пришло в голову, что казнь лягушками может подействовать на Доббса, и он отпустит Сэма Голдуина из плена. Ну, и она попросила меня заглянуть к Доббсу, устроить это дело. Сказала, что ей это будет приятно, а Доббсу полезно и отнимет у меня всего несколько минут. Вообще-то Таратора считала, что казнь вшами [90] была бы еще действеннее, но она, девушка трезво мыслящая и практичная, понимает, что вшей не напасешься, а лягушек сколько угодно под каждой изгородью.

89

Речь идет о том, как Моисей убеждал фараона отпустить евреев из плена и для вящей убедительности, с помощью Господа, напустил на Египет 10 казней, из них 2-я была казнь лягушками (в русском переводе — жабами). Исход, гл. 8, ст. 2–4: «И воскипит река жабами, и они выйдут, и войдут в дом твой, и в спальню твою, и в домы рабов твоих и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои».

90

В русском переводе — мошками. Исход, гл. 8, ст. 16.

Все мыши, сколько их было у меня в желудке, проснулись и закопошились со страшной силой. Но я сделал над собой титаническое усилие и не взвыл, как погубленная душа. Просто не верилось, что этот сверх-олух царя небесного за столько лет жизни ни разу не угодил в психлечебницу. Казалось бы, какое-нибудь из этих учреждений, с их разветвленной охотой за талантами, давно бы должно было его сцапать.

— Расскажи все толком. Он застал тебя на месте?

— К счастью, нет. Опоздал на полминуты. Я высмотрел, когда в его доме никого не будет, вошел и выпустил лягушек.

— А он оказался где-то поблизости?

— Ну да. Он был в таком сарайчике у задней двери, должно быть, пересаживал герани или еще что-нибудь, когда вошел, у него руки были все в земле. Он, видно, и пришел руки мыть. Неловкий был момент, непонятно, с чего начать разговор. Наконец я сказал: «А, привет, привет! Вот и вы». А он стоит и молча смотрит на лягушек. Потом спросил: «Это что такое?!» Они, понимаешь ли, распрыгались немного. Лягушки ведь, знаешь, прыгают.

— Кто куда?

— Совершенно верно. Кто куда. Ну, я не растерялся и говорю: «О чем это вы, констэбль?» Он мне: «О лягушках вот об этих». А я ему: «Ах, да, тут, я вижу, имеется некоторое количество лягушек. Вы — любитель лягушек?» Тут он спросил, моих ли это рук дело. А я ему в ответ: «В каком смысле моих рук, констэбль?» Он говорит: «Это вы их сюда принесли?» И я, должен признаться, сознательно его дезинформировал. Я ответил, что нет. Конечно, мне была очень не по душе эта умышленная ложь, но я все-таки думаю, что в некоторых ситуациях…

— Не отвлекайся! Что было дальше?

— Не подгоняй меня, пожалуйста, Берти. На чем я остановился? Ах, да. Я сказал, что нет, я понятия не

имею, откуда они там взялись. Это, наверно, одно из тех явлений, которым мы никогда не найдем объяснения. Наверно, говорю, им так и предназначено оставаться необъяснимыми. У него, естественно, против меня никаких улик. Мало ли кто мог безо всякого злого умысла, просто так, зайти в комнату, по которой скачут лягушки, хотя бы и епископ Кентерберийский, и вообще кто угодно. Доббс, должно быть, отдавал себе в этом отчет, он только пробурчал, что это очень серьезное преступление — приносить лягушек в полицейский участок, и я сказал, что да, конечно, жаль только, нет никакой надежды изловить злоумышленника. Тут он задал мне вопрос: а что я, собственно, там делаю? Я ответил: пришел просить, чтобы он отпустил Сэма Голдуина. А он говорит, что не отпустит, так как установлено, что он, Доббс, — не первый, кто был им укушен, и положение животного очень серьезно. «Что ж, — говорю, — ладно, тогда я пойду», — и пошел. Он сопровождал меня до самых ворот, как ты видел, и всю дорогу тихо рычал. Не нравится мне что-то этот человек. У него дурные манеры. Резкие. Бесцеремонные. С такими манерами он не сможет завести себе друзей и не будет пользоваться авторитетом. Ну ладно, мне надо идти и отчитаться перед Тараторой. Боюсь, известие про вторичный укус ее встревожит.

И высказав еще раз желание опрокинуть стаканчик апельсинового сока, Гасси двинулся к дому викария, а я продолжил путь в «Деверил-Холл», уныло размышляя о том, какое следующее несчастье ждет меня на жизненном пути. Теперь не хватает только столкнуться нос к носу с леди Дафной Винкворт и тем увенчать этот день ужасов.

Я предполагал проникнуть в дом незаметно, и поначалу казалось, что удача мне в этом благоприятствует. Я пробирался по парку, держась в тени живых изгородей и стараясь, чтобы ни один сучок не хрустнул под ногой, ветер по временам доносил отдаленный старушечий лай, но удалось не попасться никому на глаза. Я уже торжествовал успех и почти припевал, входя в парадные двери, как вдруг — вот тебе на! — прямо передо мной посреди холла, расставляя на столике букеты, — она, леди Дафна Винкворт.

Наверно, Наполеон, или царь гуннов Атилла, или еще кто-нибудь в таком роде помахал бы ручкой, сказал: «Привет, привет!» — и пошел бы дальше, куда ему надо. Но мне такое геройство не по плечу. Взгляд леди Дафны, описав дугу, вонзился в меня, и я застыл на месте, как простреленный. Примерно так же, если помните, подействовала на свадебного гостя встреча со Старым Моряком. [91]

— А-а, вот и вы, Огастус!

Отпираться было бесполезно. Стоя, как был, на одной ноге, я отер со лба росинку пота.

91

Аллюзия на хрестоматийные стихи С. Т. Колриджа (1772–1894) «Поэма о старом моряке».

— Вчера я не успела у вас спросить. Вы написали Мадлен?

— Да-да, а как же.

— Надеюсь, вы принесли извинения?

— А как же, да-да.

— Почему у вас такой вид, словно вы спали в одежде? — спросила она, неодобрительно оглядев мою экипировку.

Отличительная черта Вустеров состоит в том, что мы хорошо знаем, когда высказаться, а когда промолчать. На этот раз что-то подсказывало мне, что сейчас выигрышнее — откровенность.

— Дело в том, что так оно и было, — сказал я ей. — Я всю ночь не раздевался, потому что ездил в Уимблдон на «молочном» поезде. Хотел повидаться с Мадлен. Сами понимаете, в письме всего не скажешь, ну, я и подумал… Личный подход, знаете ли, совсем другое дело.

Проехало, как по маслу. Мне вообще-то не доводилось наблюдать радость пастыря по случаю возвращения в родное стадо заблудшей овечки, но думаю, что примерно так же возликовала, услышав мои слова, эта каменная дама. Взгляд смягчился. Лицо перерезала довольная ухмылка. Наморщенность носа, наблюдавшаяся минуту назад, словно я — не я, а утечка газа или не вполне свежее яйцо, совершенно разгладилась. Не будет преувеличением даже сказать, что леди Дафна просияла.

— Огастус!

— По-моему, это был верный ход с моей стороны?