Том 5. Дживс и Вустер
Шрифт:
Так я сидел в апатии, с отвисшим подбородком, уставившись невидящими глазами на красоты пейзажа, минут, наверно, десять. Но потом взял себя в руки и отправился дальше. Справедливо замечено, что Бертрам Вустер может плюхаться на садовые скамейки и какое-то время сидеть в полной прострации, однако непотопляемый дух Вустеров рано или поздно к нему обязательно возвратится.
Я шагал и думал горькую, мрачную думу про Кору Таратору, fons et origo, [74] если вы знаете, что значит fons и что значит origo всех неприятностей. Это она, бессовестно кокетничая с Гасси, все время нахально одаряя его ослепительной улыбкой и мимолетным взором искоса, отвлекала
74
Fons — исток, origo — происхождение, начало (лат.).
Так, шагая и мысленно репетируя начальную реплику, которую можно будет использовать при нашей личной встрече, я неподалеку от поворота к дому священника наткнулся на нее самое — съехав на обочину, она сидела за рулем своего автомобиля.
Я решительно встал перед нею и заявил, что должен с ней кое о чем переговорить. Однако она ответила, что сейчас это совершенно невозможно. У нее сегодня крайне перегруженный день. Выполняя взятую на себя роль любящей матери собственного дяди, преподобного Сиднея, она собирается отнести кастрюльку питательного супа одной из его нуждающихся прихожанок.
— Некоей миссис Кларе Велбелавед, если тебя интересуют подробности. Она проживает в одном из вон тех живописных домиков, что в переулке, как повернуть за угол с Главной улицы. И ждать меня бесполезно, потому что я должна не только вручить ей суп, но потом еще посидеть и поговорить с ней про Голливуд. Она страстная киноманка, и на эти разговоры уходят часы. Как-нибудь в другой раз, мой милый.
— Но послушай, Тараторка…
— Ты, может быть, спрашиваешь себя, а где же суп? Я, к сожалению, забыла его дома, и Гасси побежал за ним. Берти, какой он замечательный человек! Сама доброта. Всегда готов помочь, выполнить любое поручение. И всегда у него в запасе занимательная историйка-другая про тритонов. Я подарила ему свой автограф. Кстати, насчет автографов, я получила сегодня письмо от твоего кузена Томаса.
— Бог с ним. Я хотел…
Но она снова перебила меня, как это свойственно барышням. У меня было много случаев испытать на себе тенденцию женского пола не слушать, когда им что-нибудь говоришь, и мне понятны муки заклинателей, которые стараются игрой на дудочке зачаровать глухую гадюку, а она ноль внимания, как детская аудитория на утреннике.
— Помнишь, я дала ему пятьдесят автографов, а он собирался их продать соученикам по шесть пенсов за штуку? Ну и вот, он сообщает, что выручил не по шести пенсов, а по целому шиллингу, так что можешь составить себе примерное представление о том, как я котируюсь у мальчиков в Брамли-он-Си. Он пишет, что даже подлинная подпись Иды Лютено идет всего за девять пенсов.
— Слушай, Тараторка…
— Он хотел бы приехать к нам
— Слушай, Тараторка. Я хотел тебе сказать, что…
— А вон и Гасси, — снова прикинулась она глухой гадюкой.
Большими скачками примчался Гасси с выражением почтительного восторга на физиономии и с дымящейся кастрюлькой в руках. Тараторка одарила его ослепительной улыбкой, которая прошила его навылет, как расплавленная пуля — кусок сливочного масла. Кастрюльку она приняла у него из рук и пристроила на откидное сиденье.
— Спасибо, Гасси, дорогой, — сказала она. — Ну, всем привет. Я поехала.
Тараторка исчезла за поворотом, а Гасси стоял и смотрел ей вслед, застыв с разинутым ртом, точно золотая рыбка, рассматривающая муравьиное яйцо. Впрочем, простоял он так недолго, потому что я с силой ткнул его пальцем в бок между третьим и четвертым ребрами, в результате чего он громко охнул и очнулся.
— Гасси, — говорю я, сразу приступая к делу, а не ходя вокруг да около. — Ты почему не пишешь Мадлен?
— Мадлен?
— Да, Мадлен.
— Ах, Мадлен!
— Ну да, Мадлен. Ты же должен был писать ей письма каждый день.
Он словно бы вдруг обиделся.
— Как же я могу писать письма? Откуда мне взять время, если я целый день учу роль для скетча с диалогом невпопад да еще придумываю трюки? Секунды свободной нет.
— Придется найти. Ты знаешь, что она уже начала слать сюда телеграммы? Сегодня же обязательно напиши.
— Кому? Мадлен?
— Да, черт возьми! Мадлен.
Я с удивлением заметил, что взгляд его за окулярами стал сердитым.
— Ни за что! — заявил Гасси и стал бы похож на мула, если бы уже не был похож на рыбу. — Я намерен ее проучить.
— Что, что ты намерен сделать?
— Проучить Мадлен. Она хотела, чтобы я поехал в этот кошмарный дом, и я согласился — при том условии, что она тоже поедет и окажет мне моральную поддержку. Четкое и ясное джентльменское соглашение. Но в последний момент она хладнокровно пошла на попятный на том несерьезном основании, что какая-то ее школьная подруга в Уимблдоне нуждается в ее присутствии. Я был очень раздосадован и не стал этого от нее скрывать. Ей надо понять, что так не делают. Вот поэтому я и не пишу. Такой метод воздействия.
Я схватился за голову. Мыши у меня под ложечкой к этому времени уже вовсю пустились в пляс, притоптывали и перелетали туда-сюда, как целое стадо Нижинских.
— Гасси, — говорю, — в последний раз тебя спрашиваю: ты возвратишься сейчас же в «Деверил-Холл» и напишешь даме сердца письмо на восьми страницах, дышащее любовью в каждой строчке? Да или нет?
— Нет, — ответил он, повернулся и ушел.
Я вернулся в усадьбу, растерянный и подавленный. И первым, кого я там увидел, был Китекэт. Я застал его в моей комнате — он валялся на кровати, держа в зубах мою сигарету.
Выражение у него на лице было мечтательное, как будто он грезил наяву о Гертруде Винкворт.
ГЛАВА 11
Заметив меня, он отключил мечтательность и сказал:
— А, Берти, здорово. Ты мне как раз нужен.
— Да? — молниеносно парировал я, надеясь уколоть почувствительнее, потому что этот Китекэт начал уже выводить меня из себя.
Нет, правда, он добровольно взял на себя обязанности моего слуги, казалось бы, в качестве личного человека при джентльмене ему бы полагалось то и дело возникать в поле зрения, тут пиджак почистить, там брючину подгладить, и вообще быть постоянно на подхвате. Но нет, я не видел его в глаза со дня его и моего прибытия в «Деверил-Холл». Не могу одобрить подобного небрежения долгом.