Том 5. Пьесы 1867-1870
Шрифт:
Турусина и прочие. У ворот?
Манефа. Сряжайтеся, сбирайтеся, гости будут.
Турусина. Когда?
Манефа. В сей час, в сей миг.
Все обращаются к дверям. Входит Григорий.
Приехали с орехами. ( Встает.)
Григорий. Нил Федосеич Мамаев.
Турусина. Один?
Григорий. С ними молодой барин, такой белокурый.
1-я
2-я приживалка. Не во сне ли мы все это видели?
Турусина. Проси! ( Обнимая Машеньку.) Ну, Машенька, услышаны мои молитвы! ( Садится, нюхает спирт.)
Машенька. Это так необыкновенно, ma tante, я вся дрожу.
Турусина. Поди, успокойся, друг мой: ты после выйдешь.
Машенька уходит.
Манефа. Конец — всему делу венец. ( Идет к двери.)
Турусина( приживалкам). Возьмите ее под руки, да чаю ей, чаю.
Манефа. Кто пьет чай, тот отчаянный.
Турусина. Ну, чего только ей угодно.
Приживалки берут под руки Манефу и идут к двери: в дверях останавливаются.
1-я приживалка. Одним бы глазком взглянуть.
2-я приживалка. Умрешь, таких чудес не увидишь.
Входят Мамаев и Глумов.
Турусина, Мамаев, Глумов, Манефа и приживалки.
Мамаев. Софья Игнатьевна, позвольте представить вам моего племянника, Егора Дмитриевича Глумова.
Приживалки( в дверях). Ах, Егор! Ах, белокурый!
Мамаев. Полюбите его.
Турусина( встает). Благодарю вас! Я полюблю его, как родного сына.
Глумов почтительно целует ей руку.
Действие четвертое
Сцена первая
ЛИЦА:
Крутицкий.
Глумов.
Мамаева.
Человек Крутицкого.
Приемная у Крутицкого. Дверь выходная, дверь направо в кабинет, налево — в гостиную. Стол и один стул.
Входит Глумов, человек у двери, потом Крутицкий.
Глумов. Доложи!
Человек( заглядывая в дверь кабинета). Сейчас выдут-с!
Выходит Крутицкий. Человек
Крутицкий( кивая головой). Готово?
Глумов. Готово, ваше превосходительство. ( Подает тетрадь.)
Крутицкий( берет тетрадь). Четко, красиво, отлично. Браво, браво! Трактат, отчего же не прожект?
Глумов. Прожект, ваше превосходительство, когда что-нибудь предлагается новое; у вашего превосходительства, напротив, все новое отвергается… ( с заискивающею улыбкой) и совершенно справедливо, ваше превосходительство.
Крутицкий. Так вы думаете, трактат?
Глумов. Трактат лучше-с.
Крутицкий. Трактат? Да, ну пожалуй. «Трактат о вреде реформ вообще». «Вообще»-то не лишнее ли?
Глумов. Это главная мысль вашего превосходительства, что все реформы вообще вредны.
Крутицкий. Да, коренные, решительные; но если неважное что-нибудь изменить, улучшить, я против этого ничего не говорю.
Глумов. В таком случае это будут не реформы, а поправки, починки.
Крутицкий( ударяя себя карандашом по лбу). Да, так, правда! Умно, умно! У вас есть тут, молодой человек, есть. Очень рад; старайтесь!
Глумов. Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.
Крутицкий( надевая очки). Пойдем далее! Любопытствую знать, как вы начинаете экспликацию моей главной цели. «Артикул 1-й. Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даем простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное; такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободомыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит». Складно, толково.
Глумов. И совершенно справедливо.
Крутицкий( читает). «2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов». Ясно изложено. Надеюсь, будет понятно для всякого; так сказать, популярно.
Глумов. Мудрено излагать софизмы, а неопровержимые истины…
Крутицкий. Вы думаете, что это неопровержимые истины?
Глумов. Совершенно убежден, ваше превосходительство.