Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

Горький Максим

— Человек! — сказал мудрец, снисходительно усмехаясь. — Заблуждение имя слов твоих. Ограниченно познание людей, и не будут они знать более, чем могут. И не всё ли равно тебе, как погибнешь ты, — голодный или же пресыщенный, подобно тем, против которых направляешь столь слабое жало мудрости твоей? И не всё ли равно, невеждой ляжешь ты в гроб твой или оденешься в холодный саван жалких учений владык твоих? Подумай, — всё на земле и сама земля будет ввергнута в чёрную пропасть забвения, в бездонную пучину смерти…

Работники молча смотрели в очи его и недвижно слушали мудрую речь, и, чем больше

говорил он, тем сильнее одевались лица их суровым холодом. Потом один из них сказал товарищу:

— Матвей! У меня рука болит, — дай ты в шею этой старой обезьяне…

Вот и всё.

…Да, конечно, я согласен, он несколько грубоват, этот рабочий народ, но разве он виновен в этом? Ведь никто и никогда не учил хорошим манерам.

Правила и изречения

Если ты пойдёшь в Думу Государственную, помни, сидя там, что ты сидишь в кресле, которое стоит пятьдесят семь рублей, а потому — веди себя сообразно особенностям седалища своего.

Сколь туго не застёгивай штаны твои — всё едино: начальство выпорет тебя, если пожелает того.

Изречения и правила

Жаждешь свободы? Иди служить в полицию.

Жаждешь абсолютной свободы? Поступи в агенты охранного отделения. Очень просто.

Будь милосерден — не убивай и блоху, раньше чем поймаешь ее.

Не всякий лысый брюнетом был. Это особенно нужно помнить теперь, когда многие считают себя героями только потому, что их казак нагайкой отхлестал.

Хотя у верблюда и длинная шея, однако не решайся утверждать, что верблюд подобен лебедю. Также и о генералах, ныне занятых упокоением страны: некоторые из них человекообразны, но как докажешь ты, что они не суть звери?

Самолюбие твое, подобно мозоли твоей, вызвано давлением извне, — знай это! Земля — это сердце Вселенной, искусство — сердце земли.

Афоризмы и максимы

Человек, который считает свою зубную боль несчастием всего мира, — явно склонен преувеличивать события.

Будучи подлецом, — не воображай, что это оригинально.

Речи правителей о желаниях народа подобны рассказам глухонемого о музыке.

Пли! И благо ти будет, но долголетен ли будеши на земле — кто скажет?

Если на похоронах играет музыка, — не думай, что покойник был отчаянный весельчак и умер с удовольствием; ты можешь ошибиться.

Собака

…Сизые сумерки прозрачно окутали поле, от земли, согретой за день солнцем, поднимался душный, тёплый запах. Медленно всходила красная, угрюмая луна, тёмная туча, формой подобная рыбе, неподвижно стояла на горизонте, разрезая диск луны, и луна казалась чашей, полной крови.

Я шёл полем в маленький, сонный город и смотрел, как угасал блеск крестов на церквах; встречу мне мягко плыл странный звук,

неуловимый, точно тень, а по тёмной, пыльной дороге бежала собака. Опустив хвост, высунув язык и качая головой, она, не торопясь, шла прямо на меня; я видел, как она порою встряхивала шерсть, свалявшуюся в клочья. В её неспешной походке было что-то серьёзное, озабоченное, и вся она — жалкая, голодная, — казалось мне, решила что-то твёрдо и навсегда. Тихо свистнув ей, я позвал её. Она вздрогнула, села, подняла голову, глаза её враждебно сверкнули, и, оскалив зубы, она зарычала на меня. А когда я шагнул к ней, она тяжело встала на ноги, сухо сверкая глазами, хрипло залаяла и, круто свернув с дороги в поле, снова пошла, оглядываясь на меня и поводя хвостом, усеянным репьями. Я смотрел вслед ей — она одиноко шла полем в тишину сумеречной дали прямо на холодный и зловещий, красный диск луны.

Дня через два иль три я снова увидал её. Она лежала под кустом на краю оврага, над нею жадно кружились большие, чёрные мухи, они ползали по её мёртвым глазам, влезали и в открытую пасть, жужжали и бились в её шерсти. Вытянув шею, она оскалила жёлтые зубы, и тусклый, сухой глаз её неподвижно смотрел в сторону города. В небе рассеянно плавали белые клочья облаков, играя в лучах солнца, по земле скользили мелкие тени, и это было похоже на безмолвную беседу неба и земли. Порою тень покрывала труп собаки, и тогда строгий глаз её, смотревший в даль, на город, где жили люди, становился темнее…

Я сказал мёртвому псу:

— Хвала тебе! Ты жил с людьми и ушёл от них, чтобы умереть в одиночестве. Ты не хотел оскорбить людей зрелищем твоего разрушения при жизни, ты был горд и не допустил, чтобы тебя, весёлого, доброго пса, они видели старым, больным, трусливым дармоедом, который живёт воспоминаниями о прошлом и питается обидной жалостью людей. Хвала тебе за то, что ты не опоганил жизни хриплым, лживым лаем старческого самолюбия, глупой воркотнёй бессильной злобы животного, издыхающего от немощей старчества! Хвала тебе!

Истинно мудрый умирает вовремя… Хвала тебе, собака, ибо ты узнала время смерти своей и молча ушла прочь от жизни. Хвала тебе!

Как хотел бы я сказать эту похвалу множеству полумёртвых людей, которые отравляют жизнь нашу циничным запахом гниения своего, как хотел бы я, чтоб они взяли в пример тебя, славная собака!

Они давно уже носят смерть в сердцах своих, но всё ещё стонут, всё ещё говорят, изливая на головы наши смрадный гной мёртвых душ…

Хвала тебе, собака!

Старик

(миниатюра)

…Люди окружили Жизнь тесной толпой, как грязные нищие богатую купчиху на паперти храма, стонали, жаловались и злобно плакали, прося милостыню внимания к себе, болезненно изрыгали хулу друг на друга и на Жизнь, ползая у ног её в судорогах жадности своей, в гнусном бешенстве нищенских желаний.

Извиваясь и прыгая, точно скользкие серые жабы и холодные змеи, лишённые яда по слабости своей, они выли воем безумия и, ослеплённые мелкою пылью желаний своих, не видели солнечного лица Жизни, а оно, источая радужное сияние, наклонилось над ними с мудрой улыбкой, и молчала Жизнь, терпеливо слушая отвратительную музыку стонов и жалоб.