Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
Шрифт:
— Разыгрался! — сказала девушка, с ласковой улыбкой взглянув на него, и обратилась к Илье: — Вот он всегда таков — то вспыхнет, то станет серенький, скучный да злой…
В дверь постучались, кто-то спросил:
— Вера, — можно?
— Иди, иди! Вот, Илья Яковлевич, — это Липа, подруга моя…
Илья поднялся со стула, обернулся к двери: пред ним стояла высокая, стройная женщина и смотрела в лицо ему спокойными голубыми глазами. Запах духов струился от её платья, щёки у неё были свежие, румяные, а на голове возвышалась, увеличивая её рост, причёска из тёмных волос, похожая на
— А я сижу одна, — скучно мне… слышу, у тебя смеются, — и пошла сюда… Ничего? Вот кавалер один, без дамы… я его занимать буду, хотите?
Она плавным движением подвинула стул к Илье, села на него и спросила:
— Вам скучно с ними, скажите? Они тут любезничают, а вам завидно, да?
— С ними не скучно, — смущаясь от её близости, сказал Илья.
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к Вере: — Знаешь, — была я вчера у всенощной в девичьем монастыре и такую там клирошанку видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: «Отчего она ушла в монастырь?» Жалко было мне её…
— А я бы не пожалела, — сказала Вера.
— Ну как же! Поверю я тебе…
Илья вдыхал сладкий запах духов, разливавшийся в воздухе вокруг этой женщины, смотрел на неё сбоку и вслушивался в её голос. Говорила она удивительно спокойно и ровно, в её голосе было что-то усыпляющее, и казалось, что слова её тоже имеют запах, приятный и густой…
— А знаешь, Вера, я всё думаю — идти мне к Полуэктову или нет?
— Я не знаю…
— Может быть, я пойду… Он старый, — богатый. Но — жадный… Я прошу, чтоб он положил в банк пять тысяч и платил мне полтораста в месяц, а он даёт три и сто…
— Липочка! Не говори про это, — попросила её Вера.
— Хорошо, — не буду! — спокойно согласилась Липа и снова обернулась к Илье. — Ну-с, молодой человек, давайте разговаривать… Вы мне нравитесь… у вас красивое лицо и серьёзные глаза… Что вы на это скажете?
— Ничего не могу, — смущённо улыбаясь, ответил Илья, чувствуя, что эта женщина окутывает его, как облако.
— Ничего? Да вы скучный… Вы кто?
— Разносчик…
— Да-а? А я думала, вы служите в банке… или приказчиком в хорошем магазине. Вы очень приличный…
— Я чистоту люблю, — сказал Илья. Ему стало томительно жарко, и от духов у него кружилась голова.
— Любите чистоту? Это хорошо… А вы — догадливый?
— Как это?
— Вы уже догадались, что мешаете вашему товарищу, или нет ещё? плавно спросила его голубоглазая женщина.
— Я сейчас уйду!.. — сконфузившись, сказал Илья.
— Вера, можно мне утащить его?
— Тащи, коли пойдёт! — сказала Вера и засмеялась.
— Куда? — спросил Илья, волнуясь.
— А ты иди, дурашка! — крикнул Павел.
Илья, отуманенный, стоял и растерянно улыбался, но женщина взяла его за руку и повела за собой, спокойно говоря:
— Вы — дикий, а я капризная и упрямая. Если я захочу погасить солнце, так влезу на крышу и буду дуть на него, пока не испущу последнего дыхания… видите, какая я?
Илья шёл рука об руку с ней, не понимал, почти не слушал её слов и чувствовал только, что она тёплая, мягкая, душистая…
Эта связь, неожиданная, капризная, захватила
— Мой каприз! — говорила ему Олимпиада, играя его курчавыми волосами или проводя пальцем по тёмному пуху на его губе. — Ты мне нравишься всё больше… У тебя надёжное, твёрдое сердце, и я вижу, что, если ты чего захочешь, — добьёшься… Я — такая же… Будь я моложе — вышла бы за тебя замуж… Тогда вдвоём с тобой мы разыграли бы жизнь, как по нотам…
Илья относился к ней почтительно: она казалась ему умной и, несмотря на зазорную жизнь, уважающей себя. Тело у неё было такое же гибкое и крепкое, как её грудной голос, и стройное, как характер её. Ему нравилась в ней бережливость, любовь к чистоте, уменье говорить обо всём и держаться со всеми независимо, даже гордо. Но иногда он, приходя к ней, заставал её в постели, лежащую с бледным, измятым лицом, с растрёпанными волосами, тогда в груди его зарождалось чувство брезгливости к этой женщине, он смотрел в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя в себе даже желания сказать ей «здравствуй!»
Она, должно быть, понимала его чувство и, закутываясь в одеяло, говорила ему:
— Уходи отсюда! Ступай к Вере… Скажи старухе, чтоб принесла воды со снегом…
Он уходил в чистенькую комнату подруги Павла, и Вера, видя его нахмуренное лицо, виновато улыбалась. Однажды она спросила:
— Что, горька наша сестра?
— Эх, Верочка! — ответил он. — На вас и грех — как снег… Улыбнётесь вы — он растает…
— Бедненькие вы с Павлом, — пожалела его девушка. Веру он любил, жалел её, искренно беспокоился, когда она ссорилась с Павлом, мирил их. Ему нравилось сидеть у неё, смотреть, как она чесала свои золотистые волосы или шила что-нибудь, тихонько напевая. В такие минуты она нравилась ему ещё больше, он острее чувствовал несчастие девушки и, как мог, утешал её. А она говорила:
— Нельзя так жить, нельзя, Илья Яковлевич. Ну, я равно… так пачколей и буду… а Павел-то за что около меня?
Их беседы нарушала Олимпиада, являясь пред ними шумно, как холодный луч луны, одетая в широкий голубой капот.
— Идём чай пить, каприз!.. Потом и ты приходи, Верочка…
Розовая от холодной воды, чистая, крепкая и спокойная, она властно уводила за собой Илью, а он шёл за нею и думал: её ли это, час тому назад, он видел измятой, захватанной грязными руками?
За чаем она говорила:
— Жаль, что ты мало учился… Торговлю надо бросить, надо попробовать что-нибудь другое. Погоди, я найду тебе местечко… нужно устроить тебя… Вот, когда я поступлю к Полуэктову, мне можно будет сделать это…
— Что — даёт пять-то тысяч? — спросил Илья.
— Даст! — уверенно ответила женщина.
— Ну, ежели я его когда-нибудь встречу у тебя, — оторву башку!.. — с ненавистью выговорил Илья.
— Погоди, когда он даст мне деньги, — смеялась женщина.