Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
Шрифт:
Снова посыпались какие-то маленькие, незначительные вопросы, надоедавшие Лунёву, как осенние мухи. Он уставал от них, чувствуя, что они притупляют его внимание, что его осторожность усыпляется пустой, однообразной трескотней, и злился на следователя, понимая, что тот нарочно утомляет его.
— Вы не можете сказать, — небрежно, быстро спрашивал следователь, где вы были в четверг между двумя и тремя часами?
— В трактире чай пил, — сказал Илья.
— А! В каком? Где?
— В «Плевне»…
—
Лицо у следователя дрогнуло, он навалился грудью на стол, и его вспыхнувшие глаза как бы вцепились в глаза Лунёва. Илья помолчал несколько секунд, потом вздохнул и не торопясь сказал:
— А перед тем, как в трактир идти, я спрашивал время у полицейского.
Следователь вновь откинулся на спинку кресла и, взяв карандаш, застучал им по своим ногтям.
— Полицейский сказал мне, что был второй час… двадцать минут, что ли… — медленно говорил Илья.
— Он вас знает?
— Да…
— У вас своих часов нет?
— Нет…
— Вы и раньше спрашивали у него о времени?
— Случалось…
— Долго сидели в «Плевне»?
— Пока не закричали про убийство…
— А потом куда пошли?
— Смотреть на убитого.
— Видел вас кто-нибудь на месте, — у лавочки?
— Тот же полицейский видел… он даже прогонял меня оттуда… толкал…
— Это прекрасно! — с одобрением воскликнул следователь и небрежно, не глядя на Лунёва, спросил: — Вы о времени у полицейского спрашивали до убийства или уже после?
Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно белой рубашке, к его тонким пальцам с чистыми ногтями, к золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом:
— А как я могу про это знать?
Следователь сухо кашлянул и потёр руки так, что у него хрустели пальцы.
— Чудесно! — недовольным голосом сказал он. — Ве-ли-ко-ле-пно… Ещё несколько вопросов.
Теперь следователь спрашивал скучным голосом, не торопясь и, видимо, не ожидая услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал вопроса, подобного вопросу о времени. Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже не задавал ему коварных вопросов.
— Когда вы проходили в этот день по улице, не помните ли, не встретился ли вам человек высокого роста, в полушубке и чёрной барашковой шапке?
— Нет… — сурово сказал Лунёв.
— Ну-с, прослушайте ваше показание, а потом подпишите его… — И, закрыв лицо листом исписанной бумаги, он быстро и однотонно начал читать, а прочитав, сунул в руку Лунёва перо. Илья наклонился над столом, подписал, медленно поднялся со стула и, поглядев на
— Прощайте!
Тот ответил ему небрежным, барским кивком головы и, наклонясь над столом, начал писать. Илья стоял. Ему хотелось сказать что-нибудь этому человеку, так долго мучившему его. В тишине был слышен скрип пера, из внутренних комнат доносилось пение:
Потанцуйте, потанцуйте, маленькие куколки…
— Вы что? — спросил следователь вдруг, подняв голову.
— Ничего… — угрюмо ответил Лунёв.
— Я вам сказал — можете идти…
— Ухожу…
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
— Умница ты! — воскликнула она, когда Илья сказал, что приехал прямо от следователя. — Так и надо, так! Ну, что он?
— Жулик! — злобно сказал Илья. — Ловушки ставил…
— Ему без этого нельзя, — резонно заметила женщина. — Такая должность…
— Говори прямо — так, мол, и так: думают на вас…
— Да ведь и ты не прямо! — с улыбкою сказала Олимпиада.
— Я? — с удивлением спросил Лунёв. — Да-а… в самом деле! Ах, чёрт!.. — Его очень поразило что-то, и он, помолчав, сказал: — А сидя перед ним, я… ей-богу, правым себя чувствовал.
— Ну, слава богу! — радостно вскричала Олимпиада. — Всё хорошо обошлось…
Илья с улыбкой взглянул на неё и медленно заговорил:
— А ведь мне врать-то совсем немного пришлось… Везёт мне, Липа!..
Он странно засмеялся.
— За мной сыщики поглядывают, — вполголоса сообщила Олимпиада. — Да и за тобой, наверно…
— Ка-ак же! — со злобой и насмешкой воскликнул Лунёв. — Нюхают, обложить хотят, как волка в лесу. Ничего не будет, — не их дело! И не волк я, а несчастный человек… Я никого не хотел душить, меня самого судьба душит… как у Пашки в стихе сказано… И Пашку душит, и Якова… всех!
— Ничего, Илюша, — сказала женщина, заваривая чай. — Всё обойдётся!
Лунёв встал с дивана, подошёл к окну и, глядя на улицу, угрюмо, со злым недоумением в голосе продолжал:
— Всю жизнь я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу к тому меня и толкает. Никогда не видал я такого человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет? Вот задавил я этого… зачем мне? Только испачкался, душу себе надорвал… Деньги взял… не брать бы!