Том 5. Произведения разных лет
Шрифт:
Может быть, для искусства это нужно, но при чем тут Христос, рыбаки<?>
Самое деление хлеба, ломание руками — надо прочесть эти слова, и уже в них видна реальная святая краска и форма, это не кремово-розовое пирожное, не приятный одеколон ландыш, фиалка. Но в картинах именно фиалка и пирожное, ибо сами руки Христа тоже пирожные идеально красивы<е>; так было пошло чувство мастера, хотевшего причесать Христа «а-ля Жак» и придать рукам и ногтям Христа вид такой, как <будто> бы он вышел только что от манекрюра <маникюриста>;
Хлеб ломал рыбакам, рыбаки брали <хлеб такими> руками, которые десятки лет таскали бечевочную сеть, но изображе<ны эти руки> ради искусства (да искусство ли еще) ложно.
А благодаря неприятию прост<ых> слов и закрыто все настоящее, и <так> приправлено под разными соусами своих окрасок, что <ни> истинного Христа, ни его рыбаков, ни самой церкви не видим.
И те, кто стремится возродить церковь и Христа, должны очистить <от> этого хлама всё, должны содрать все крышки с Евангелия как мусор и оставить грубо слово простое, чистое как зерно.
Вымыть Христа и <рыбаков от> грима5.
Ломание хлеба было учинено просто руками в силу ли обычая или же это было особенностью Христа (думаю, что ножи были тогда) — Ото было> сделано не очень эстетично, так бы сказали некоторые. Но в самом факте свидетельствуется его простое отношение <к хлебу,> крестьянское.
<Слв. нрзб.> в память мою, через хлеб приобщались земле и о<б> этом должны помнить и быть ближе <к> земле, быть реальным, ржаным, межою.
Но ломание хлеба в церкви, питье вина — это же ужасная вещь, гадливое что-то, вместо хлеба тело, ужасно пошло, позорно.
Представим себе ясно тот хлеб, который делил Христос, — и хлеб в церкви. Но ведь священники делают эту ужасную операцию едения.
Думая возвеличить Христа, нанесли ему тягчайшее оскорбление, церковь продолжила <обычай> тех плевков и пощечин, которым<и> награжден был Христос народом как местью за выход свой из народа.
К. Мал<евич>
Манифест супрематистов*
Мы обеспечиваем себе право неотъемлемой собственности жизни и смерти.
И кладем это право в фундамент нашего творчества. Не имея этого права, мы не сможем покрыть крышей строющееся наше здание.
Объявляем, что жизнь и смерть принадлежит нам. Приветствуем Идею Социализма и Революцию, снесш<ую> уже не один трон Монархов-Самодержцев, уничтожавши<х> законом сапога лучшие силы народных творцов.
Но это Социализм Жизни. В Искусстве есть другой Монарх, Академия Искусств, застенок обезглавливания творческ<ой> силы, приводя<щий> ее к жертвеннику вещи. Как у подножия трона Монарха-Самодержца лишали жизни посланников народа, так уничтожает волю свою молодость
Именем Идеи Великого Искусства Академия простого грубого ремесла прикрыла свою вывеску. Обещая дать <звание> ученого гения творчества, выдает аттестаты ремесленников — портретистов, пейзажистов, жанристов.
Мы протестуем против присвоения Академией звания Искусства и требуем <ее> переименования в Высшее ремесленное Училище Искусств.
Мы требуем, чтобы наравне с ныне существующей ремесленной Академией Искусств существовал Дворец Творчества, с отдельными лабораториями для тех творцов, которые создают <нечто> больше<е>, нежели обслуживание прихотей.
Мы, не окончившие Академий, спасли себя благодаря своему презрению к ней. В своих небольших мастерских <мы> создавали орудия и наносили пробоины старому сознанию.
В ремесленном омуте Искусства, в который попадали все, кто тяготился идеей живописи, было одно русло, и в этом русле плыли разные люди, в хаосе понятий смешались все настоящее и ненастоящее.
Есть много Искусств, но Искусство творить есть одно, и мы впервые вынесли его из хаоса за пределы искусств повторений.
1) Мы, подписавшие этот манифест, первыми подняли знамена Революции Искусства, беспощадного уничтожения законов академизма, подставляя голову свою под удары брани, свиста и насмешек печати и толпы. [Но гордо было чело наше] и крепки наши мышцы; принявши бой с огромной организацией Академизма, шаг за шагом сваливая позорные страницы брани авторитетов академизма, водрузим новое знамя Искусства Супрематизма.
К нему шла революция Кубизма и футуризма, окончательно уничтоживших понятие о вещи как о целом.
2) Нами был разрушен тот оплот Академизма, под гнетом которого истинные задачи творчества гибли в досужей фантазии и под чисто ремесленными задачами выполнения художественных портретов, пейзажей, жанров.
Вот почему в Академическом Искусстве вздымается мощь уродства и на лакированном пути [слащавости] ремесленного Академизма пузырится лакированный их путь <так!>.
3) <Искусство> всегда разд<еля>лось на две категории — ремесло и стрем<ление> к творчеству.
До сей поры под Искусством Академизма [академизмом мы считаем все то, где в изображ<ении> торчат пара глаз и улыбка, <все то,> что основывается на формах природы и рассказах нашей обыденной жизни] путались понятия [Великого] Искусства, [т. е. тех] гениев, которые пробивал<и> через уродство форм природы выход непосред<ственному> твор<честву>, и искусства тех художников, у которых было одно> стремление достигнуть тождественности, т. е. достигнуть ремесла умения выпол<нять> заказ<ные> портреты и сценки. Смешивалось ремесло и творчество.