Том 5. Смерти нет!
Шрифт:
— Он старый, страшный! — прошептал маленький голос.
— А большой, как папа! — сказал голос старшей. — Я помню папу.
— Папа лучше был.
— А ты не помнишь!
— Папа в земельке лежит.
— А этот ходит, угомону на него нету.
— Не щипай меня, Грушка!
— А ты ногой меня ударила.
— Все ходит — лодырь! Мама картошку ему чистить наказала, а он ходит.
— У него медаль!
— У нашей мамы тоже медаль: за доблестный труд.
— Он плохо воевал, он трус, война долго
«Вот дела-то! — подумал Гвоздарев. — Я орденов не ношу, чтобы пред людьми не гордиться, а дети за это в обиде на меня, что я трус!»
— Наша мама героем будет, председатель Никита Павлович говорил, ее трактор сильнее всех, он лучше всех землю пашет, глубоко, а не мелко.
— Аж пыль летит, я летом видала.
— И огонь из трубы!
— Мама говорила, когда огонь летит — это плохо. Она воду в машину, в нутрё ее пускает, за это ей медаль дали, и кофту на премию, и туфли, и хлеба сто пудов.
— А еще талон на что-то!
— И два платья малолетним детям!
— Это нам, а не тебе!
«Вон оно как! — слушал Гвоздарев. — Хозяйка, значит, тоже механик. Не угадаешь человека! Смотрим мы друг на друга, как во тьму, — отчего такое?» Детские голоса опять зашептались на печи:
— Думает… А чего думает?
— А у него есть мама?
— Нету.
— А бабушка?
— Нету. Он один!
— А чего он живет один? Одни умирают.
— А он добрый! Видишь — ему скучно!
— А отчего ему скучно?
— Ему чужих жалко, добрые и по чужим скучают.
— И нас ему жалко, у нас папы нету…
Будто что-то вошло в грудь Гвоздарева из этих слов ребенка, чего ему недоставало и без чего он жил в горести; так питается каждый человек чужим духом, а здесь его питал своею душою ребенок.
Гвоздарев подошел к печи и встал на лавку, чтобы приблизиться к детям или совсем забраться к ним на печь и полежать рядом с ними, где мать лежала. Но дети укрылись от него с головой и умолкли.
— Вы чего? Иль напугались?
Дети помолчали, затем один младший голосок сказал:
— Мы к тебе не привыкшие… Гвоздарев погладил их поверх овчины.
— Вы кто же такие будете? — должно быть, одна барышня и два мальчика или как? Нежный смеющийся голосок ответил из-под овчины:
— Мальчиков нету, мы тут девицы!
— Ну, вставайте, девицы. Вам давно обряжаться пора, на дворе день стоит! Старшая дочь, Марья, выпростала голову из-под овчины и близко поглядела на Гвоздарева серьезными и доверчивыми глазами, какие были у ее матери.
— Мама вернется, обижаться будет, — сказала она. — Она тебе велела картошку на завтрак готовить, а ты не управился!..
— Да это я сейчас! Какое тут дело — всего ничего!
— Теперь уж не надо, — сказала старшая дочь. — Теперь я сама, видишь, подымаюсь. А ты ступай на колодезь и две бадейки воды принеси,
«Войди вот в такую семью, враз охомутают, — подумал Антон Гвоздарев, — одно надо, другое, прочее, — детей же целых трое, а к ним забота нужна. У меня вон один малый был, а сколько я в него силы положил, и теперь его забыть не могу! Эх, ты, мой Алешка, Алешка, — повстречайся ты мне, не оставляй отца сиротой! Повстречайся нынче же, чтобы мне далее не ходить. Я на войне сколько исходил и тут вот теперь хожу, сердце меня гонит!»
Гвоздарев сходил за водой и наколол дров на растопку, а Марья тем временем готовила картофель на завтрак; младшим же сестрам она дала пока что по кусочку солонины, чтоб они не просили есть, покуда все не сварится, и Гвоздареву Марья тоже дала ломоть солонины, а себе не взяла.
Немного погодя вернулась в избу и сама хозяйка, Евдокия Гавриловна. Она с робостью, словно виноватая, поглядела на гостя.
Гвоздарев понял ее.
— Видать, ничего ты про сына не проведала? — спросил он хозяйку. — Ходила ты без толку, зря.
— Покамест не проведала. А тебе сразу нужно, чтоб я его за руку привела!
— Да нет, я и потерплю…
— Ну, потерпи маленько… Слух есть — у нас тут памятливая, честная старушка одна живет, ее дочка библиотекарша, книжки читать ребятам дает… А у библиотекарши муж тоже на войне пропал…
— Ну, говори, говори! — рассерчал Гвоздарев. — Говори теперь, кто ее сын, а кто тетка, и замужем ее тетка либо старая дева, и кто ее муж, чем занимается, говори все подробно, чтоб смысла не было.
— Да ты обожди с попреком-то… Это я тебе для твоей же веры подробно говорю. Мне добрая старуха та сказала, а она врать не будет, что такой же малый, как твой, шел по осени за стадом через наше село. Скотину обратно в Белоруссию гнали, и малый твой будто шел следом с пастухами и с уполномоченным. Пригожий такой мальчуган шел по деревне…
— Он у меня и правда пригожий! — согласился Гвоздарев. — Мать у него была собою хороша…
— Он еще у этой старушки, что я-то говорю, соли попросил… Старуха дала ему соли и спросила: ты чей же будешь? А он ей, как большой: Бог весть, говорит, сам не знаю, чей, отца ищу, пойду к нему в Германию, — и пошел… Стало быть, ты его ищешь, а он тебя, и ходите вы оба как непутевые…
— А что ж, по-твоему, делать нам? Сердце-то у нас болит: у него по отцу, а у меня по сыну. Тебе хорошо тут в своей избе, со своими детишками…
— Остановиться тебе надо, вот что!
— А где мне пристанище?
— Ишь ты, солдат, а без разума!.. Да тебе везде пристанище — хоть у нас в колхозе, хоть в другой ступай. Ты же механик, говоришь!
— А как же!.. Да ведь оно и ты, оказывается, женщина с мастерством!
— И я работаю; я землю трактором пашу. Без пашни не проживешь.