Том 6. Отдых на крапиве
Шрифт:
— Ну, как вам нравится общество, в которое я вас ввел?
— Чудесное общество. Они все такие тонкие, понимающие…
— Еще не то будет. Вы коньяк пьете?
— Да… собственно, не пью…
— Ага! Ну, значит, выпьете. Анна Матвеевна! Надеюсь, икорка у вас на льду стояла?
— Для тебя еще буду на лед ставить!..
— Анна Матвеевна! Не забывайте, что я знал вашего папу.
— Врешь ты все, — проворчала скептическая старуха. — Он уж лет тридцать будет как помер.
— Ну, что
— Да, неужто ж, верно, знал отца?! — зацепилась на удочку старуха. — Нешто ты тоже зарайский?
— Я-то? Всю жизнь. Еще, помню, у вашего папы коровка была… серенькая такая…
— Бурая.
— Во-во. Серовато-бурая. Хорошее молоко давала. Старик часто меня угощал. «Сережа, говорит, ты мне первый друг. Жалко, говорит, что моя дочка Анюта уже замуж вышла. А то был бы ты мне зятем».
— Скажете тоже! — застыдилась Анна Матвеевна, расстилая на ковре скатерть.
У Новаковича была странная натура: он мог так нахально рассказывать о самых невероятных вещах, способен был так просто и самоуверенно лгать, что одним своим тоном мог поколебать недоверие самого скептического слушателя.
Почему-то из всей компании нянька Мецената отдавала предпочтение именно Новаковичу и даже изредка высыпала ему в карман целую сахарницу колотого сахару, который он ел, уверяя всех, что сахар придает крепость костям.
Приятелям он рассказывал:
— Отчего я такой сильный? Исключительно от сахару Да еще сырую морковь ем, как заяц. Поэтому медный пятак мне согнуть в трубку ничего не стоит.
— Ну, вот тебе пятак — согни его.
— Зачем же его портить, — хладнокровно говорил Новакович, опуская пятак в карман, — он мне на трамвай пригодится.
— Экий ты, братец. Ну, вот тебе еще пятак — согни.
— Вот спасибо. На первый пятак я проеду только туда, а на второй смогу вернуться обратно.
И второй пятак находил упокоение вместе с первым в широком кармане студенческих брюк Новаковича.
Куколка сидел притихший, широко раскрытыми глазами глядя на приготовления к завтраку, которые никак не вязались с «чопорным аристократическим домом», как характеризовал квартиру Мецената Новакович.
— Почему эта старуха накрывает завтрак на полу? — робко шепнул он Новаковичу.
— О, это странная история, — с готовностью объяснил Новакович. — у нее была семья из восьмидесяти двух человек, и все они один за другим умирали, и всех их она видела мертвыми на столе! И поэтому с тех пор стол, по ее понятиям, — святое место, которое не должно оскверняться икрой и коньяком!..
— Как это удивительно! — воскликнул Куколка. — Помоему,
— И очень просто! Вы бы записали, чтоб не забыть.
— Ей-богу, запишу.
Когда все, кроме забытого Кузи, улеглись на ковер спинами вверх и принялись за коньяк с икрой, Кузя взвыл:
— Телохранитель! Сними или я прыгну вниз и сломаю ногу.
— Какие у меня мозги?
— Замечательные! Галилей, Коперник, Ньютон и Эдисон — причудливо соединились в твоей черепной коробке.
— Не люблю грубой лести, сиди.
Видя, что яства и пития исчезают с поражающей быстротой, Кузя решил помочь себе сам: лег на верхушку шкафа и, открыв его дверцы, принялся сбрасывать огромные томы «Словаря» с верхних полок — на пол.
Меценат равнодушно поглядывал на такое варварское обращение с его библиотекой, а Новакович и Мотылек тихо хихикали, ерзая животами по ковру.
Когда груда сброшенных книг оказалась достаточной — Кузя повис на шкафу и сполз вниз, приветствуемый кощунственными словами Мотылька:
— Сошествие Святого Духа на апостолов.
Икру ели столовыми ложками из объемистой миски, коньяк пили из чашек, потому что наливание в рюмки отнимало, по словам Новаковича, массу времени. Меценат был щедр, как король, и радушно потчевал Куколку, чуть ли не вмазывая ему в рот полные ложки икры.
Подвыпивший Куколка болтал без умолку:
— Я раньше не верил в себя, а теперь, с сегодняшнего дня верю! Я напишу целую книгу и посвящу ее господину Меценату!
— Пиши, старик, пиши, — поддакивал Мотылек. — Мы тебя не покинем! Здорово это у тебя вышло о старушке:
В лесу старушка Сидит в кадушке, Скрипит избушка…— Позвольте… Вы перепутали…
— Не важно! Главное — музыка стиха.
— А что, Куколка? — спросил Новакович. — Что, если переложить эти стихи на музыку? Я бы и переложил.
— Да разве вы композитор?
— Я-то? Вы оперу «Майская ночь» слышали?
— Но ведь это вещь Римского-Корсакова?!
— Вот я и говорю — знаете «Майскую ночь» Римского-Корсакова? Так я могу написать в десять раз лучше!
— А вы в шахматы играете? — осведомился Кузя.
— Очень плохо.
— То-то и оно. Я вам могу дать вперед коня и пешку.
— Неужели вы так хорошо играете?
— Замечательно! — скромно заявил Кузя.
— Он может играть с вами партию, не только не глядя на доску, но даже не спрашивая, какой ход вы сделали.
— Да как же это так? — изумился Куколка.
— Догадывается. О, это прехитрая бестия. Мотылек нашел нужным сказать и свое слово: