Том 6. Отдых на крапиве
Шрифт:
Лицо Кириллова просияло, и он, подскочив к Раскатову, принялся энергично, благодарно трясти его за руки…
— Ты… Говоришь правду?! Ничего между вами не было?! Слава Богу, слава Богу!!..
— Да… — угрюмо покачал головой Раскатов. — Между мною и мадам Лимоновой ничего не было! Сознаюсь! Солгал. Но — ты?! Ты? Вползти в мой дом, как змея, вскружить жене голову, обмануть мое доверие…
Кириллов рассмеялся лучезарно и весело и обнял Раскатова за плечи:
— Да ведь и между мной и твоей женой ничего не было!!.. Клянусь тебе. Просто я хотел наказать тебя за твою подлость
На лице Раскатова снова появился яркий живой румянец, сразу окрасивший его осунувшееся лицо.
— О? Правда? — радостно заторопился он. — Серьезно? Серьезно между тобой и Катей ничего не было? Ты можешь в этом поклясться?!
— Матерью своею клянусь, — серьезно и честно сказал Кириллов, открыто глядя в глаза гостю.
Гость совсем расцвел, и розы снова заиграли на его щеках и губах. Так восходящее солнце окрашивает мгновенно серый пейзаж, дремавший до того во мраке. Он минуты две глядел на хозяина, потом уголки его губ дрогнули и он закатился таким смехом, что должен был, склонившись, опереться о спинку кресла…
— Что? Что с тобой?! — даже испугался хозяин.
— Да ведь… О-ой, не могу. Да ведь… я тебе опять соврал — насчет жены Лимонова. Было, голубчик, все было!! Я просто хотел испытать тебя — ох, не могу, сдохну от смеха — испытать тебя насчет своей жены, Кати!!.. А раз у меня дома все в порядке — вот же тебе! Пили мы вино с Лимонихой!! И целовались мы с Лимонихой!! И вообще. А ты мне клятву дал! Ишь, плутишка. Хотел своего друга напугать.
От его былой тревоги и страдания не осталось и следа. Лицо сияло, и глаза сверкали победно-торжествующе.
— Знаешь что?.. — брезгливо сказал Кириллов, — уходи! Ты мне мешаешь работать со своими глупостями. Проваливай-ка.
— Ой, уйду! Уйду, милый… Насмешил ты меня.
И, схватив шляпу, он покровительственно потрепал хозяина по плечу — и вышел.
Оставшись один, Кириллов прислушался к звуку хлопнувшей парадной двери и снял телефонную трубку.
— Девяносто два — четырнадцать! Квартира Раскатовых? Это вы, Катерина Георгиевна? Да, я, Кириллов! В прошлую среду вы сказали мне, что будете моей только в том случае, если муж вам изменит. Он вам изменил. А? Да. Сейчас был у меня, рассказывал. Ну… Я думаю — подробности лично? Приезжайте! Жду.
И трубка, повешенная на рычаг, звякнула — будто поставила точку, на этом проявлении Высшей Справедливости.
Мальчик Казя
Вечер был, сверкали звезды,
Проливая кроткий свет;
Шел по улице малютка,
А малютке — двадцать лет.
Бог и в поле птичку кормит,
Всем тепло и свет дает —
В двадцать лет малютка тоже
Никогда не пропадет.
Некоторая аналогия Кази Кшечковского с рождественским замерзающим мальчиком дает возможность автору пренебречь даже такими, казалось бы, важными противоречиями, как те, что: 1) Мальчику Казе было уже 26 лет… 2) Дело происходило
Кроме же этих трех пунктов, судьба Кази Кшечковского очень напоминает судьбу бесприютного, замерзавшего и спасенного малютки.
Новоиспеченный помещик Кудкудахтов сидел на террасе помещичьего дома, утирал с лица обильный пот и думал:
— Черт его знает, какая это сложная вещь, сельское хозяйство! Без управляющего так и не знаешь толком — косить ли сейчас или сеять, молотить или боронить… А то еще есть слово «сковородить»!.. Черт его знает, что оно значит? Чрезвычайно жалко, что старый управляющий ушел сейчас же после смерти дяди. Вот теперь и приходится перед арендаторами, кучерами и разными мужиками корчить из себя понимающего человека. Нет, заведу управляющего. Хорошо это будет и стильно: утром сижу я у окна в халате, с трубкой в зубах, пью кофе. Приходит управляющий, степенно кланяется мне в пояс и останавливается скромно у притолоки. «Ну, что, Евстигнеич, как наши дела?» — спрошу я его. — «Да все как будто хорошо, Михал Миколаич… Кочевряжинские луга все, почитай, засковородили, а нынче овсы боронить учнем… Дал бы Бог только вёдро». — «Даст Бог и вёдро» — солидно замечу я. — «А что, кучер Игнашка все пьет?» — «Пьет, барин Михал Миколаич. Пьет, подлец. Выгнать бы его следовало…» — «Выгони, Евстигнеич, дело хорошее», — говорю я, попыхивая трубкой…
Занятый такими мыслями, Кудкудахтов и не заметил, как во двор вошел молодой человек в песочного цвета костюмчике, лаковых полусапожках и сиреневом галстухе с красными крапинками… В руках у него был прехорошенький хлыстик.
Он остановился в двух шагах от Кудкудахтова и, сняв соломенную шляпу-канотье, изящно раскланялся:
— Имею честь пожелать доброго здоровья.
— Здравствуйте, — приветствовал его и Кудкудахтов. — А чем могу вам служить?
— Скажите, не вы ли будете хозяином этого прекрасного поместья?
— Я. Как же! Я самый и есть.
— Так у меня к вам есть всенижайшая просьба. Это не ваш лес, вон там, виднеется за дорогой?
— Мой, мой.
— Не разрешите ли вы мне прогуляться в этом прекрасном лесу? В воздухе стоит такая жара, что хочется хоть на полчаса окунуться в прохладную сень дремучих деревьев.
— Ну, какие же могут быть вопросы, молодой человек. Да гуляйте себе хоть целый день.
Молодой человек снова раскланялся, взмахнул хлыстом, будто поощрив самого себя к ходьбе, и бодро зашагал по направлению к лесу…
Это и был рождественский мальчик Казя Кшечковский.
Было уже часов шесть вечера, когда Казя Кшечковский снова очутился перед террасой, на которой новоиспеченный помещик Кудкудахтов пил вечерний чай.
— А, это вы! — сказал Кудкудахтов. — Ну, как вам понравился мой лес?
— Лес прекрасный, — улыбнулся детской улыбкой Казя, сбивая хлыстиком пыль с брюк. — Я пришел, во-первых, поблагодарить вас за удовольствие, а во-вторых, вернуть вам одну вещь, которую я нашел в вашем лесу…