Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Троцкий Лев Давидович

Подействуют ли увещания, дополненные конфискациями, можно сомневаться. Я уже писал вам о настроениях так называемой военной партии, т.-е. широких, но неоформленных кругов офицерства, связанных с воинствующими политиками. Одна из старых партий, напредняцкая, несмотря на свои австрофильские традиции, изо всех сил стремится надуть свои паруса ветром австрофобства. Чем явственнее выступают симптомы готовности правительства пойти на соглашение с Австрией ценою крайних уступок, тем непримиримее и воинственнее становится «Правда», газета, близко стоящая к напреднякам.

Пашич и с этой стороны принял "свои меры". Заранее считаясь с тем, что результаты мирных лондонских переговоров ^* будут гораздо ниже сербских ожиданий, он предусмотрительно поставил во главе сербской делегации г. Стояна Новаковича, [23] очень декоративную и импозантную фигуру среди напредняков. Таким путем Пашич хочет переложить на своих главных

антагонистов добрую долю ответственности за результаты войны. Слова нет, назначение старика Новаковича — ловкий шаг, совершенно в стиле осторожно-извилистой политики Пашича. Однако же, ответственным за мирные переговоры, как и за войну, лицом останется в глазах всего населения все-таки он же, сербский политический Каннитферштан, Никола Пашич.

23

См. статью "Стоян Новакович" стр. 82. — Ред.

Сейчас он пуще всего заботится о том, чтобы выиграть время, уладить с внутренними противниками и подготовить общественное мнение к тому, что неизбежно. Вчера Пашич сказал редакторам, что до окончания обоих лондонских совещаний Австрия "ничего решительного не предпримет". Может быть, такого рода заверения и были даны Пашичу с той стороны Дуная в обмен на его обещания вести дело к мирному соглашению на почве австро-венгерской программы. Но эти заверения, касающиеся собственно только срока, нимало не решают вопроса. И в здешних правящих кругах это слишком хорошо знают. Сейчас мне сообщают из самого надежного источника, что центральные правительственные учреждения Белграда спешно принимают меры, свидетельствующие, по меньшей мере, о неуверенности в судьбе сербской столицы. Я не стану перечислять этих мер, чтобы не подвергать своего письма опасности задержки со стороны цензуры (негласной). Упомяну только, что вчера белградский городской голова Люба Давидович имел продолжительное секретное совещание с г. Пашичем. Одновременно передают, что в Новобазарском Санджаке с лихорадочной поспешностью, ночью и днем, укрепляются все значительные в стратегическом отношении пункты, — само собой разумеется, не против Турции. Среди сосредоточенного там офицерства царит глубокая уверенность в том, что война с Австрией неизбежна и близка. А эта уверенность сама по себе является серьезной предпосылкой войны, особенно если принять во внимание, что военно-офицерская партия и там и здесь ведет свою собственную линию, мало согласованную с политикой штатской дипломатии.

А на этот счет тревожные симптомы множатся. Повышенное самочувствие офицерства сильно обострило старые трения между офицерством и правительством и внутри офицерства. Много разговоров возбуждает судьба Монастыря. Согласно предварительному уговору союзных правительств, Монастырь должен отойти к Болгарии. Недовольное этим сербское офицерство решило взять этот город собственными силами, не дожидаясь греческой армии. Эта торопливость, продиктованная политическими, а отнюдь не стратегическими соображениями, обошлась сербской армии в несколько тысяч лишних жертв. Теперь, опираясь на эти жертвы, офицерство надеется сделать невозможной для правительства передачу Монастыря болгарам. Далее. В завоеванных областях все общественные суммы конфискованы военными властями. Министр финансов Лаза Пачу [24] энергично требует передачи этих сумм в казначейство. Между тем, штаб пытается непосредственно распоряжаться этими деньгами, расходуя их на военные нужды. Поездка Пашича в Ускюб, которую европейская пресса ставила в связь с выработкой условий мирных переговоров, на самом деле имела задачей урегулировать отношения с штабом. Правда, в лице Радомира Путника, начальника генерального штаба, очень ценимого офицерством, старорадикальная партия имеет в армии влиятельного политического сторонника, а стало быть, и опору. Однако же, генерал Путник в частном, но отнюдь не незначительном эпизоде вокруг Монастыря ничем не проявил — не умел или не хотел, все равно — своего умеряющего влияния. Нет никакого сомнения, что и в будущем он в гораздо большей мере будет заражаться настроением офицерства, чем политически руководить им.

24

См. в этом томе статью под этим же названием стр. 79. — Ред.

Все это заставляет думать: несмотря на то, что Пашич стремится к соглашению, несмотря на то, что грозное дело консула Прохаски^* разрешилось глупым мыльным пузырем; несмотря на то, что венская и будапештская печать считают сохранение мира «почти» обеспеченным; несмотря, наконец, на заседающих в Лондоне дипломатов, — шансы мирного урегулирования сербско-австрийских отношений продолжают оставаться крайне ненадежными.

"Киевская мысль" N 345, 13 декабря 1912 г.

Сербия в силуэтах

(Пашич, Пачу, Проданович, Драшкович)

Если личности не делают истории, то история делается через личности.

Будет поэтому нелишним в настоящую критическую минуту попытаться набросать силуэты репрезентативных фигур сербской истории, т.-е. той ее части, деятели которой не успели еще вымереть.

Никола Пашич — инженер по специальности, создатель и глава радикальной партии, человек, приговоренный к смертной казни в 1883 году, шесть лет проведший в эмиграции, сидевший еще в 1899 году в белградской тюрьме,

в той самой, что и теперь стоит, — ныне глава правительства, старшее лицо в Сербии, — ибо король только марионетка в руках Пашича и его ближайших сотрудников: Лаза Пачу и Стояна Протича. Пашич плохо говорит по-немецки, плохо по-русски, плохо по-французски и, как уверяют, плохо по-сербски. С трудом связывая непокорные слова, он сводит свою мысль к самой элементарной форме и оттого в беседе кажется простоватым. Но если за звуками слов попытаться прислушаться к самой мысли Пашича, то можно понять, что мысль у него своя, такая, которая сама себе довлеет. Пашич лишен таланта, блеска и общего теоретического образования, во всем этом он ниже Пачу и Протича. Но он из них самый «дальновидный». Так определил его мне другой «дальновидный» серб, Драгиша Лапчевич. Давно уже — еще в 60-х годах — Пашич, будучи женевским студентом, примкнул к бакунистам, тогда как Лаза Пачу, нынешний министр финансов, стал на сторону Маркса. Уж и в этом разделении сказалось, несомненно, различие натур: раз уже нужны молодым сербам крайние идеи; то «идея» Бакунина, его федерация свободных общин, была, конечно, гораздо ближе, натуральнее, реалистичнее — при всей своей фантастичности — для неоторвавшегося от своей задруги, крепкого связью с землей интеллигентного серба; идеи же марксизма — при тогдашних сербских условиях — требовали несравненно большей способности к отвлечению от живой материи жизни и предполагали менее органическую связь с народной массой. Но с 60-х годов много утекло воды — и в Саве и в Дунае. Через многое прошел Никола Пашич. Друг и ученик Светозара Марковича^*, сербского Добролюбова, организатор радикальной партии, конспиратор, враг Обреновичей, агентов Австрии, — он поднимается к власти победоносным заговором 1903 года^*. То не был простой дворцовый переворот. Офицерство было только орудием возмущения всех культурных и мыслящих элементов нации. В марте 1903 года произошла в Белграде уличная манифестация рабочих и студентов, при чем офицеры не разгоняли демонстрантов, несмотря на распоряжения из конака. Эта историческая манифестация морально убила бюрократический деспотизм Обреновичей, прежде чем военные заговорщики превратили Александра и Драгу в исковерканные трупы… Он прошел через все это, Никола Пашич, нынешний министр иностранных дел и глава правительства. Он доподлинно знает, как низвергаются и как созидаются балканские династии. Что он на своем долгом и извилистом пути не сохранил бакунинского энтузиазма, как и много другого не сохранил, об этом вряд ли нужно говорить. Бывший человек народа, он давно уже усвоил себе язык обиняков и дипломатических двусмысленностей. Кажется, будто он сознательно пользуется своим косноязычием, чтобы освобождать себя от необходимости ясно и точно формулировать свою мысль. Он — усталый скептик и политический кунктатор.

— Неизбежна ли война?

— Я думаю, что мир еще возможен.

— Как вы смотрите на политику России?

— Россия энергичнее всех призывала нас к миру.

— Германия?

— Мы довольны политикой Германии. Она требует локализации войны, значит, невмешательства держав.

— Австрия?

— Позвольте мне не говорить об Австрии.

Это не только уклончивые фразы правительственного главы которому приходится взвешивать свои слова. Нет, Пашич действительно меньше других верит в войну и хочет ее.

Этот «далековидный» старик, с седой бородой веером, слишком ясно видит те огромные трудности, которые стоят на пути национальных стремлений сербства, он слишком устал от той части пути, которую он проделал, чтобы идти навстречу войне, которая снова все ставит под вопрос. Самое большее — он даст вовлечь себя в нее, хоть и не совсем, конечно, против своей воли.

— Европа третирует нас, как марокканцев! — говорит нам Лаза Пачу. — Она хочет решать наши судьбы за нашей спиной. Мы заставим ее понять, что мы не марокканцы.

— Нас понуждают присягать 23-й статье Берлинского трактата. Но эта статья существует 34 года. Лучше ли нам от этого?

— Нам говорят: 12 миллионов штыков стоят на страже балканского status quo. А где было status quo, когда Австрия аннектировала Боснию, когда Италия захватила Триполи^*.

— Вы хотите идти на театр военных действий? Вся Турция будет театром военных действий.

Энергичный, волевой язык Лаза Пачу резко отличается от выжидательных околичностей Пашича. Но это только разница темпераментов. По существу же оба они принадлежат к одной и той же исторической формации и являются только индивидуальными вариациями одного и того же политического типа. Романтики-заговорщики, дававшие в своем национальном романтизме выражение потребностям европеизирующегося народа в государственном самоопределении, они ходом вещей стали у власти — с традициями революционных трибунов, с обязанностями государственных людей буржуазного порядка.

Младорадикалы еще при Обреновичах откололись от отцов, обвиняя их в нерешительности и готовности идти на компромиссы со старой династией. Когда же отцы достигли власти и дали парламентарное выражение "воле народа", — разумеется, на основе ценза, — оказалось, что младорадикальный демократизм лишен социальной почвы под ногами. Городские рабочие, а в последнее время и полупролетарские элементы деревни пошли за социал-демократией. Зажиточные крестьяне, священники, купцы, имущие люди крепко держатся Пашича. На разрозненных и темных промежуточных слоях деревни демократической партии построить нельзя. Что же касается буржуазии, то она развивается здесь — как и во всех отсталых странах — "не органически", не на «национальных» основах, а как соучастница европейского финансового капитала и им в его интересах питаемая.