Том 6. Пьесы 1871-1874
Шрифт:
Настя. Мне некогда занимать вас разговорами; я бедная девушка, мне нужно работать. Вы такой щеголь, вы любите одеваться хорошо, а хотите, чтоб я встречала вас в этом платье и не стыдилась! За что вы меня мучите? С меня довольно и того, что я каждый день плачу, когда надеваю это рубище. Вы одеты вон как хорошо, а я — на что это похоже.
Баклушин. Ах, какое вы бедное существо!
Настя. Ну, вот бедная, так мне и нечего разговаривать
Баклушин. Ну, одну минуточку.
Настя. Да что минуточку! Вот мне завтра опять идти в город, у купцов просить.
Баклушин. Что вы, что вы! Послушайте! Вам нельзя оставаться в этом положении.
Настя. Я знаю, что нельзя; я и не останусь.
Баклушин. Как же вы поступить хотите?
Настя. Да вам что за дело. Вот были давеча деньги, истратила вот задаром…
Баклушин. Вы меня пугаете.
Настя. Хоть бы какие-нибудь деньжонки, а то ничего! Как это! Ни платья, ничего…
Баклушин. Мне страшно за вас. Вы в опасности.
Настя. Ну, что ж такое! Туда мне и дорога. Никому меня не жалко; никто меня не любит. Как это, ни башмаков, ничего…
Баклушин. Как бы мне хотелось помочь вам!
Настя. Ну, так что ж, за чем же дело стало?
Баклушин. Но как помочь, как?
Настя. Дайте мне тысячу рублей ассигнациями.
Баклушин. Не меньше?
Настя. Не меньше. Мне так нужно.
Баклушин. Но отчего же непременно тысячу, отчего не больше? Вам это слово нечаянно попало на язык, вот вы и говорите.
Настя. Вы думаете? Как же! Нет, нет, уж я знаю. Вот если не дадите тысячу рублей, ну, и…
Баклушин. Ну, и что же?
Настя. Ну, и разговаривать вам со мной, и видеть меня нельзя.
Баклушин. А если дам?
Настя. Тогда пожалуйте к нам, когда вам угодно. Да что, Модест Григорьич, ведь у вас нет, так нечего и говорить.
Баклушин. И очень жалко, что нет.
Настя. И я жалею, да уж делать нечего.
Баклушин. Скажите, кто вас научил так разговаривать?
Настя. Что вы меня все еще за дуру считаете! Нет, уж извините! Да что мне разговаривать! мне некогда, меня тетенька забранит.
Баклушин. За что?
Настя. Что я не работаю. Хорошо разве тут с вами под забором-то стоять! Вам
Баклушин. Ну, бог с вами! Прощайте! будьте счастливы!
Настя. Покорно вас благодарю. А что ж, вы давеча обещали подумать-то? Подумали вы?
Баклушин. Извините! Обстоятельства такие, просто самому хоть в петлю.
Настя. Я так и знала. Ну, прощайте!
Баклушин медленно удаляется.
Что тетенька со мной сделала! Вот уж я теперь совсем одна в божьем мире. И точно вот, как я бросилась в море, а плавать не умею. (Входит на крыльцо и кланяется Баклушину, который стоит у лавки.)
Входит Разновесов и осматривается. На крыльцо выходит Анна.
Анна, Настя, Разновесов, вдали Баклушин.
Настя. Тетенька, куда вы?
Анна. Погляди, кто пришел-то! Встретить надо.
Настя. Вот он! Ах! Что же, что же вы скажете?
Анна. Что же мне говорить, Настенька? Я могу только попросить его, чтоб он не обижал тебя.
Настя. Да за что ж меня обижать! Я ведь беззащитна, совсем беззащитна.
Анна подходит к Разновесову. Настя стоит на крыльце в оцепенении.
Анна (Разновесову). Здравствуйте!
Разновесов (кланяется). Пожалуйте сюда к сторонке!
Анна. Вы бы в комнату пожаловали, посмотрели, как мы живем.
Разновесов. Нет, уж вы нас извините-с! Этот самый ваш домик-с? Плох-с. Отсюда вижу.
Анна. Да что ж хорошего на улице…
Разновесов. Нет, уж извините-с! Мы тоже осторожность свою знаем. Не знавши-то, да в семейный дом неловко, — бывали примеры.
Анна. Хоть убейте, не пойму.
Разновесов. Меня тоже, так как слабости наши многим известны, записочкой пригласили в один дом.
Анна. Ну, так что же-с?
Разновесов. Ну, только что взошел, ту ж секунду расписку в пятьсот целковых и взяли. Можно и здесь; разговор не велик. Пожалуйте сюда, к сторонке. (Отходит к стороне и говорит с Анной тихо.)
Баклушин подходит к Насте.