Том 6. Третий лишний
Шрифт:
03.40. Уткнулись в крупный торос, потеряли движение, предупредили ледокол. Ледокол ушел вперед с «Алатырьлесом», приказав нам работать самым малым вперед.
12.40. «Ермак» вернулся, начал подходить к нашему носу кормой, чтобы подать короткий буксир.
13.30. Закрепили усы, положив 37 шлагов сизальского конца (трехдюймового) в бензель. У бензеля выставлена вахта с топором.
13.35. Ледокол закончил обтяжку усов своей лебедкой. Начали движение за ним вплотную.
13.50. Застряли во льду вместе с ледоколом, который не может набрать инерцию.
14.10. Начали устойчивое движение. Ограничили перекладку руля до 15°. Судно испытывает
Несмотря на содрогания, сотрясения, стуки и удары, ехать на усах за ледоколом было все-таки лучше самостоятельного виляния среди льдин в кромешном тумане. И даже возникало этакое паразитствующее ощущение, будто ты в «Стреле» едешь, а не выбираешься из пролива Санникова в Восточно-Сибирское море.
Шестое сентября.
04.00. Стали в ожидании улучшения видимости. Туман, бусова, не видно полубака. Поднять вертолет ледокол не может. По данным «Ермака», широта 72°17' норд, долгота 156°46' ост.
Арктическое терпение в ожиданиях имеет особую природу. Ежели, например, я жду трамвай № 3 (угол проспекта Щорса и улицы Ленина в Ленинграде), то уже через какой-нибудь жалкий час ненавижу все мироздание вместе с мироустройством и подпрыгиваю от желания набить кому-нибудь из горсовета морду. А ежели еще вместо «тройки» наконец прокатит без остановки какой-нибудь заблудший или учебный трам, то у меня на губах серая, а может быть, и кровавая пена выступает. В Арктике же для бывалого человека дело другое. Ты ведь заранее знаешь, что вся навигация там — это ожидание и терпение: ждешь льда и чистой воды, тумана и хорошей видимости, ледокола или ледового разведчика, — то есть «ожидание у моря погоды» в Арктике есть состояние нормальное. И чем меньше будешь внутренне торопиться, дергаться и суетиться перед клиентом, тем дальше окажешься.
Но этот наш рейс по тягомотности и простоям оказывается чемпионским. И попадись мне сейчас на узкой дорожке хоть сам хозяин здешних мест — белый мишка, я бы и ему морду расквасил.
Высшее руководство нашего орденоносного пароходства помогает в преодолении по мере сил:
РАДИО ВСЕМ СУДАМ БМП 5-12 СЕНТЯБРЯ ПРОСИМ ПРОВЕСТИ ЭТОТ ПЕРИОД ПОРТУ ЗАХОДА УЧИТЫВАЯ МЕСТНЫЕ УСЛОВИЯ МАССОВЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ ОЗДОРОВИТЕЛЬНОГО БЕГА ЗПТ ХОДЬБЫ ЗАЧЕТ ВСЕСОЮЗНОГО ДНЯ БЕГУНА ТЧК ИСПОЛНЕНИЕ СООБЩИТЕ СРОК 15 СЕНТЯБРЯ УКАЖИТЕ КОЛИЧЕСТВО УЧАСТНИКОВ = ЧМ ХАРЧЕНКО ОПМ СКОПИНЦЕВ ОКПМ КОСОВСКИЙ
Знаете, кто эти товарищи, которые рекомендуют нам оздоровительный бег в районе Северного полюса? ЧМ — начальник пароходства, ОПМ — секретарь парткома, ОКПМ — председатель бассейнового комитета профсоюзов.
И вот такой анекдотической чушью высшие начальники загружают эфир, через который здесь с аварийной-то радиограммой пробиться трудно! Сейчас, товарищи дорогие, побежим трусцой в зачет Всесоюзного дня бегуна.
А почему ночи напролет мы лежим в дрейфе? Потому что ледоколы не бегуны и переть вслепую в черный арктический свет не могут, ибо верные поводыри — вертолеты МИ-2, которые стоят на ледоколах, — ночью не работают: нет специальной навигационной аппаратуры, нет достаточно мощных вертолетных светильников. А без вертолета у ледокола и каравана нет возможности избежать ледовых мешков и лабиринтов — радар тут часто бессилен и возможность быстрого маневра сведена к нулю, а каждый час падает температура, и каждая секунда идет уже на вес платины.
Шестое сентября, у острова Новая Сибирь.
05.02. Начали движение, за нами в двух кабельтовых самостоятельно
07.55. Отдали буксир с ледокола. Получили указание «Ермака» следовать генеральным курсом 150° по десятиметровой изобате Восточно-Сибирского моря. На пути ожидается лед три-четыре балла, местами до восьми. С десятиметровой изобаты выходить на пролив Мелехова. Дальнейшие рекомендации запрашивать у Певека.
Вам давно уже смертельно скучно, а, читатель? Но вы же и бросить это чтиво можете в любую секунду! Да если даже и все подряд читать будете, то через полчасика выйдете на чистую страницу и захлопнете книгу. А вы попробуйте вот такое не читать, а переживать въяве. И два-три месяца. И без антрактов. Это и есть Арктика. Монотонность.
Через десять минут после выхода в полынью и прощания с ледоколом дали полный ход. Полынья впереди была широкая — мили полторы, слабоизвилистая, ее направление совпадало с генеральным курсом. Погода была прекрасная — штиль, солнце.
Я позвонил В. В. и доложил, что мы вырвались на свободу.
Он поздравил меня, заметив, что я давно уже только тем и занимаюсь, что вывожу моряков на чистую воду. Здесь содержалась некоторая подковырка, связанная с моими писаниями про некоторые отрицательные моменты морской жизни. Подковырку я покорно проглотил, а за поздравление поблагодарил.
В. В., назвав мою вахту «гвардейской», попросил поздравить с выходом на чистую воду весь ее состав — и штурманов, и матросов, и механиков, и мотористов.
Я с удовольствием выполнил его поручение.
Сразу в рубке появились и старший механик, и помполит.
Настроение у мужчин было жеребячье. Даже Митрофан чего-то сострил — гомон, смех, — обычное оживление после спада напряжения.
А по уставу и гомон и смех в рубке вообще-то строго запрещены. Но было невозможно затыкать глотки людям. Тем временем мы шли полным ходом по полынье. Она, как я говорил, была широкая, вполне безопасная для движения полным ходом. Но все равно я — тут всеми богами клянусь! — несколько раз и очень строго сказал себе: «Осторожно, Витя! Не ликуй, Витя! Осторожно! Внимательно! Не распускайся!» и действительно не распускал себя, не прислушивался даже к гомону.
Впереди в полынье плавала на самой ее середине могучая льдина, не льдина даже, а осколок ледяного поля. С обеих ее сторон оставались абсолютно свободные проходы шириной кабельтова по три — ширина пролива Сплитских Врат в Югославии, тех самых, где гробанулись Ребристый и Таренков. Имея полную свободу маневра, ход сбавлять я не стал, однако еще раз повторил про себя: «Осторожно, Витя! Сейчас особо осторожно!»
После чего скомандовал:
— Руль право десять!
В этот момент льдина была прямо на курсе, и я решил оставлять ее с левого борта не менее чем в кабельтове, ибо опасался поддонов — подводных продолжений этой мощной отдельно плавающей льдины.
В этот же момент в рубке грохнул очередной взрыв хохота, и я оглянулся на рулевого, ибо не услышал его обязательного: «Есть руль право десять!» Рулевой встретил мой взгляд и успокоительно кивнул мне: «Мол, вас понял!»
Судно продолжало лететь прямо на льдину, а затем начало отклоняться влево. Я взглянул на указатель поворота руля и покрылся холодным потом: руль стоял не право десять, а лево десять!
— Право на борт!!! — заорал я. — Как идете?! С ума сошли!!!
И вот в наступившей мертвой тишине потянулись те самые мертвые секунды, которые знакомы всем судоводителям.