Том 6. Третий лишний
Шрифт:
Знакомилась с делами в Прокуратуре. Прошла Верховный суд — в свое 60-летие. С кем только не разговаривала за эти, уже почти 3,5 года.
Чем дальше, тем больше в рассказах участвовавших, очевидцев появляются слова: „Тайна должна быть снята!“ и т. п.
Дочурка была инженер-математик в морской в/ч, в 1985 году получила грамоту за второе место по плаванию, и никто не верит, что она могла утонуть. Человечек, без которого всем плохо, неуютно, а мне каково?
Спасшиеся, знавшие ее всего 10 дней, посвятили ей строки на памятник: Безвременно ушла из жизни ты, Нам никогда с утратой
А муж архитектора памятника погибшим, видя нас, потерявших детей — надежду в жизни, — сложил строки: Бессилья боль надорванных сердец, Отчаяния тягостное бремя, Трагедии немыслимый конец, Остановил навеки ваше время…
Не знаю, доживу ли я до того времени, когда Вы или кто другой напишет книгу о ПАМЯТИ НАШИХ.
Сама я инженер-кораблестроитель с „Малахита“, отработала 34 года с перерывом на лечение дочурки от полиомиелита. Сын 10 лет служил на подводных лодках на Камчатке, а после гибели дочки, ради меня, переведен в Ленинград.
Все 10 лет, что он служил, мы с дочей думали — „только бы обошлась автономка“…
Все, все, извините, о непосильном, нечеловеческом горе до гробовой доски не хватит остатков жизни высказать всю ежесекундную нестерпимую боль.
Денисова Татьяна Николаевна».
На обороте письма приклеена вырезка:
«Михаил Лермонтов» (20 352 рег. т) затонул у побережья Новой Зеландии в феврале. Погиб один член экипажа.
«Адмирал Нахимов» (17 053 рег. т), построенный 61 год назад, затонул в конце августа в Черном море после столкновения с балкером «Петр Васев». Погибло 423 человека.
«Уважаемый Виктор Викторович!
Из интервью в „Ленинградской правде“ мы, близкие родственники погибших 31.08.86 на пароходе „Адмирал Нахимов“, узнали, что Вы намерены писать книгу на морском материале и, в том числе, о „Нахимове“.
Наши позиции на эту трагедию в чем-то совпадают с Вашей, а в оценке уголовного наказания капитанов — резко разнятся с Вашей.
Мы прошли тяжелый путь опознания трупов погибших, извлеченных из моря, вплоть до конца работы той самой Правительственной комиссии Алиева; как представители погибших были ознакомлены с материалами уголовного дела в Прокуратуре РСФСР в Москве (следственная группа Уварова); присутствовали на так называемой выездной комиссии Верховного суда СССР в Одессе в марте 1987 года. Ежегодно собираемся в Новороссийске на день поминовения погибших, старательно забытый нашим правительством, ММФ и средствами массовой информации…
Хотели бы поговорить с Вами…
С уважением — Илюхина Л. В., мать погибшего Илюхина Вадима, 27 лет; Гиллевич В. А., Петрова М. А., родители погибшей Гиллевич Елены, 22 лет; Алферьева В. И., мать погибшей Алферьевой Л. Н., 27 лет…»
Морских топит море, а сухопутных крушит горе.
В письмах нет ни одной просьбы, и даже жалоб нет. Кроме абстрактной просьбы о человечности. Можно одну фразу сказать: «Родные мои, станем на колени, помянем погибших минутой молчания» — и все, аминь. И все плачут и молчат.
Можно ли это положить на бумагу, об этом написать? Не знаю, вряд ли это вообще возможно…
На море все всем известно. Если суда гибнут,
Если судить по нашим газетам, то народ у нас просто бессмертный. Никто не мрет.
Исчезли с улиц и площадей похоронные процессии. Некогда? Гигиена?
Почему власти так бдительно следят, чтобы наши останки возможно быстрее и незаметнее исчезали с лица земли…
Можно ведь к Чехову прислушаться, когда он потрясается подвигом Пржевальского, завещавшего похоронить себя в пустыне, дабы своею могилой оживлять ее.
В завет Пржевальского мы все-таки, пожалуй, слишком хорошо вникли. Кто бывал на северных и восточных окраинах России, тот знает, сколько там безыменных, номерных могил оживляет мертвую землю.
02.09. За ночь разбило все плоты у «Ветлугалеса». Ветер по-прежнему штормовой. Ночью начали погрузку пиловочника с воды.
Местные портальные краны работают только до скорости ветра 15 м/с. При более сильном ветре на кранах должен врубаться ревун, который включается от анометра. Конечно, никакие анометры здесь не работают. В результате ночью один кран под штормовым ветром поехал и гаком звезданул нам по мачте. Плохо, что вахта ничего не заметила. А я узнал это от портового электрика, который явился, чтобы я подписал ему книжку.
Наконец получили карты. До Чукотки. Как удивительно завлекательно они для меня шелестят даже на старости лет! Заведующая картохранилищем меня вспомнила. Оказывается, когда-то здесь, в Тикси, я уже получал карты. Я ее, конечно, не вспомнил.
Очевидно, слабеет память. Ужасно неудобно, когда тебя узнают, а ты не можешь вспомнить, где и когда видел собеседника. Намедни на почте встретил парня, который давал мне прогноз в Певеке в 79-м году и который потом летал над нами на самолете ледовой разведки. И вот он, конечно, ко мне бросился, а я только — то и мог, что вылупил на него глаза…
Возле почты сидел огромный сенбернар, если, конечно, сенбернары бывают черными. Во всяком случае, он был такой огромный, какими я видел только сенбернаров.
Глядя на огромного пса, который сидел, как сидят люди, на ступеньках почты, то есть зад у него был на верхней ступеньке, а лапы на нижней, Юрий Александрович сказал:
— Теперь понятно, почему здесь других собак нет. Этот зверь их всех сожрал.
Тут я пожаловался на то, что слишком часто не узнаю встречаемых людей. И Юрий Александрович с ходу вспомнил дочку.
Ехало семейство в поезде. Попутчиком оказался пес-овчар, весь в медалях, который возвращался в Ленинград после съемок на «Мосфильме».
Дочка киноартисту говорит: «Друг! Друг!» А у пса было совсем другое имя, и он не откликался. Девочка ему говорит: «Ты чего меня не узнаешь? Я же тебя в кино видела!»
Когда Юрий Александрович вспоминает дочку и вообще семейство, то расплывается точно так же, как Василий Васильевич Миронов на «Колымалесе».
А вспоминает он такие милые чуковские мелочи. Дочка смотрит на вены на своей ручке и спрашивает: «Что это такое?» Мать ей говорит: «Это такие трубочки, по которым кровь течет». Дочка: «А почему, если кровь течет, мне не больно?»