Том 6. Звезда КЭЦ
Шрифт:
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость «езды-полета» была действительно грандиозна. За окнами ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью. Признаюсь, несмотря
– Вот это мне нравится! Это настоящая езда! – говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон неукротимости.
– Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его совсем немалую скорость – четыреста пятьдесят километров в час – Тоня считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлету дирижабля. На мое несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлета дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость – всего двести двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли. Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые слова: Алай, Кара-Куль, Хорог.
Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное впечатление. Недаром эту «крышу мира» называют «подножием смерти». Ледяные реки, горы, ущелья, морены, снежные стены, увенчанные черными каменными зубцами, – траурный наряд гор. И лишь глубоко внизу – зеленые пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом горы, объяснял Тоне:
– Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше волнообразный, ступенчатый…
Внезапно сверкнула гладь озера…
– Кара-Куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем моря, – сказал альпинист.
– Посмотрите, посмотрите! – окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
– Какая красота!
– Да, блестящее озеро, – говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
3. Я становлюсь сыщиком
Но вот мы идем на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он расположен в очень длинной, узкой высокогорной
Сотни две домов сверкают плоскими металлическими крышами. Большинство крыш белые, как алюминий, но есть и темные. На северном склоне горы стоит большое здание с куполом – вероятно, обсерватория. За жилыми домами фабричные корпуса.
Наш аэродром расположен в западной стороне города, в восточной лежит какой-то удивительный железнодорожный путь – с очень широкой колеей. Он идет до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
Наконец-то земля.
Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я ложусь отдохнуть на широкий диван. Какое блаженство! В голове еще шумят моторы всяческих быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
Как будто кто-то в дверь стучит. Или это еще гремят в голове моторы… Стучат в самом деле. Как некстати.
– Войдите! – сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
– Ну, как отдохнули? Идемте, – говорит она.
– Куда идемте? Почему идемте? – громко спрашиваю я.
– Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
Ну да. Искать человека с черной бородой. Понятно… Но уже вечер, и лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я молча натягиваю на плечи легкое ленинградское пальто, но Тоня заботливо предупреждает меня:
– Наденьте шубу. Не забывайте, что мы на высоте нескольких тысяч метров, а солнце уже зашло.
Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
Я вдыхаю морозный воздух и чувствую, что мне дышать трудно. Тоня замечает, как я «зеваю», и говорит:
– Вы не привыкли к разреженному горному воздуху. Ничего, это скоро пройдет.
– Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, – удивляюсь я.
– А в гостинице воздух искусственно сгущен компрессором, – говорит Тоня, – не все переносят горный воздух. Некоторые совсем не выходят на улицу, и с ними консультируются на дому.
– Как жаль, что эта льгота не распространяется на специалистов по разыскиванию черных бород! – невесело сострил я.
Мы шли по улицам чистенького, хорошо освещенного города. Здесь была самая гладкая и самая прочная в мире мостовая – из природного выровненного и отшлифованного гранита. Мостовая-монолит.
Нам часто встречались чернобородые: видимо, среди населения было много южан.
Тоня ежеминутно дергала меня за рукав и спрашивала:
– Это не он?
Я сумрачно качал головой. Незаметно мы дошли до берега озера.
Вдруг раздался вой сирены. Эхо отдалось в горах, и разбуженные горы откликнулись унылыми завываниями. Получился леденящий душу концерт.
Берега озера осветились яркими фонарями, и озеро вспыхнуло, как зеркало в алмазной оправе. Вслед за фонарями зажглись десятки мощных прожекторов, устремив свои голубые лучи в синеву безоблачного вечернего неба. Сирена умолкла. Затихло и эхо в горах. Но город встрепенулся.
По озеру вдоль берега забегали быстроходные катера и глиссеры. Толпы народа стекались к озеру.