Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
И она сдержала обещание.
С женитьбой на Сниткиной, в феврале 1867 г., наступила пора в неполных 14 лет, когда Достоевский создал главные свои романы, после «Преступления и наказания»: «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» и томы «Дневника писателя».
1867 год – знаменательный в его жизни: задуман «Идиот», вторая женитьба, мучительная жизнь за границей.
Страсть к игре на рулетке сжигала его. Он брал авансы, должал, терзался этим, особенно займом у Тургенева 50 талеров; закладывал вещи, до жениной юбки…
В Бадене хозяин отеля, немец, отказался давать ему обед, велел слуге сказать: «он не заслужил обеда!»
В Женеве заложил часы, обручальные кольца… Давал своей Ане клятвы бросить играть – и не
Влияние Анны Григорьевны на «воскресение» мужа несомненно: заключительная часть романа «Преступление и наказание», воскресение Раскольникова под влиянием кроткой верующей Сони, писалась вскоре после женитьбы. Достоевский вбирал от своей Ани невидимые токи, пересоздавал себя ее простой верой, какою верует народ.
Работа над «Идиотом» была самой мучительной из всех работ. В августе 1867 г. Достоевский писал из Женевы поэту и другу Майкову, что «роман есть». «Бросаюсь в роман на-ура, весь с головой, все разом на карту, что будет – то будет!» Несомненно, пребывание в Швейцарии давало какие-то толчки: в романе много «швейцарского», в рассказах кн. Мышкина.
Через четыре месяца Достоевский пишет Майкову: «бросил все к черту, роман опротивел мне до невероятности». Варианты, в черновых тетрадях, сменяют один другой, до восьми. Много говорится о «клубе детей», которым суждено обновить жизнь… – об этом говорит и кн. Мышкин. Упоминание о базельской картине Гольбейна, «Снятие с Креста», получившей в окончательном тексте глубокий смысл. Завязывается, наконец, идея кн. Мышкина – «дать совершенно прекрасного человека».
Черновые тетради записей показывают, какая смута была в душе Достоевского. За две недели было отброшено все написанное, мелькнул новый план. «Голова моя обратилась в мельницу», – писал он другу.
18 декабря 1867 г. он сел писать новый роман. 5 января уже отослал в «Русский Вестник» пять глав первой части: это и был роман «Идиот», «В сущности, я сам совершенно не знаю, что я такое послал… идея моя – изобразить прекрасного человека», – писал он Майкову.
В начале января 1868 г. он пишет племяннице, Ивановой:
«Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете… Прекрасное есть идеал, а идеал, ни наш, ни цивилизованной Европы, еще далеко не выработался. На свете есть только одно положительно прекрасное лицо – Христос… Из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон-Кихот; но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному, а, стало быть, является симпатия в читателях. Это возбуждение сострадания и есть тайна юмора. У меня нет ничего подобного и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача…»
Он понимал непомерность задачи: искусство может лишь приблизительно дать идеал, ибо прекрасный человек – святой. Здесь он подходит к проблеме религиозного творчества.
Майков его обрадовал: начало романа имеет успех. В мае умирает первый его ребенок, дочка Соня. Несмотря на тяжкое горе, он продолжает писать; роман уже в печати, журнал ждет продолжения.
Достоевский в отчаянии: «и вот, идея „Идиота“ почти лопнула!..» – пишет он Майкову. И дальше, Ивановой: «теперь роман кончен, наконец! последние главы я писал день и ночь, с тоской и беспокойством ужаснейшим… романом я недоволен; он не выразил и десятой доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор…»
Какую же мысль? Возможность пересоздать жизнь, людей… – влиянием личности совершенно прекрасного человека, его проповедованием духовного возрождения, Добра, установить
Достоевский не мог не сознавать, что «идея», возрождение не может удаться безвольному; смиренному, почти ребенку, и еще «идиоту». Для чего же было тогда писать такое? сознавать неудачу – и не отвергнуть неудавшееся? Достоевский, конечно, сознавал свою видимую неудачу, и… чувствовал совсем другое – свою победу.
Это не высказано, но это дано художественными образами. Его искусство одержало победу духа над прахом, над бренной перстью, прикровенно и образно, в последней главе романа – «ночь у трупа». Раздавлены главные герои; разлагается вчера еще только прекраснейшая живая форма, ее победила смерть; а душа не отдалась никому, пропала, бросив бренную оболочку, уже взятую властно тленом. Настасья Филипповна сама пошла под нож, но сохранила себя, душу свою, исполненную высокой любви к поврежденному, к «идиоту», но для нее – святому. Сохранила волю располагать собой, мученицей и победительницей. Поняли ли это герои, боровшиеся – Рогожин за прекраснейшую персть, а «идиот» – за душу в этой персти? Вряд ли; но были потрясены освобождением героини и были раздавлены безумием. Если бы не их безумие, они могли бы сказать друг другу – вернее: князь мог бы сказать: «мы убили ее, но она победила нас!» Распадающийся прах победить не мог: победил бессмертный дух жертвы.
Это не сказано в романе, но Достоевский, видимо, это чувствовал и потому сказал: «ради последней части стоило написать роман».
Чуткий читатель увидит, быть может, и другую победу: победу духа гениального писателя над бездушной материей сознанием небывалого по силе изображения ужаса освобождения. Из этого родится чувство облегчения: жива бессмертная человеческая душа, ибо она восторжествовала таинственной силой искусства над трагическим исходом обращения живой красоты в прах. И картина Гольбейна, где-то тут, невидная в удушливой тьме, в удушающем веянии уже распадающегося праха, говорит не о жалком конце «лучшего из людей», а о победе над смертью, о чуде, которое вот-вот случится. Это художественно укрытая идея потрясающей картины: да, тлеющий прах… и – «победа». Совсем противоположное тому, что недавно говорил «идиот», смотря с Рогожиным на картину. Рогожин сказал, что любит на нее смотреть. – «На эту картину! – вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, – на эту картину! да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» – «Пропадет и то», – сказал Рогожин. Оба не поняли, что это лишь художественный прием мастера: чем разительней распад праха, тем лучезарнее чудо грядущего Воскресения.
Идея Достоевского, как и идея кн. Мышкина, не могла осуществиться. На чем основаться совершенной жизни, царству Божию на земле, и – через кого?! Князь не только «поврежденный», – он безвольный проявить себя в действии. Он лишь, в экстазе, увлекательно проповедует. Кому, где? Все эти люди, среди кого он живет, преданы одной страсти к деньгам, к материальным благам, к ажиотажу, спекуляциям – все продадут и предадут ради обогащения всяческими путями. Генеральша Епанчина кричит:
– …Тьфу, все навыворот, все кверху ногами пошли… Сумасшедшие тщеславные! В Бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите!..