Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
Татары не слыхали.
– Трудно! С молотком не трудно.
– Сами, небось, слыхали, какой, рука сухая…
– А ты – молотком в затылок! да постукай! Скажет, собака, где у него зарыто!..
– У него, говорил… дочки все золото забрали… за море укатили…
– Дочки? В него, золото тоже любят… Небось, плачет? – засмеялся высокий, мигнул монголу. – А ты вот как… ты язык ему потяни, клещами!.. Ска-жет. А не скажет… – гвоздь загони в коленку, вот в это место… – показал татарин, – да не сразу! Скажет!! Вот мы к нему скоро побываем… Так
– Хоть ячменьку бы… Братцы!..
– Проси пшеницы, у него пшеницы много. Сколько ему на Перевале уродилось… собирал мешками! Сыпать некуда стало-в камни валит! Как же ему с приятелем не поделиться?
Взглянул татарин, – и у Безрукого упало сердце.
– Никакой я ему приятель… кро-шки никогда так не дал! Голод к нему погнал… Не даст – подыхать придется…
– Подохнешь раньше! – сказал монгол. Не понял его Безрукий.
– Детей жалко… всю душу истомили…
Свет заволокло мутью, откачнуло, и Безрукому показалось, – дрогнула, будто, бурая кручь оврага и пошла на него стеною, а с неба скатилось солнце. Он вскрикнул и поднял руку – укрыться, что ли. Было это – одно мгновенье. Огненным шаром, швыряя пламя, солнце вскочило в небо, легло на рога граба; стала на место стена оврага. Синело дымком у камня. Каких-то двое, сидели в шапках…
Смотрел – и не понимал Безрукий: сон ли, явь ли?
Татары пошептались. Монгол кривился, поглаживая руку, – не соглашался с чем-то, махал кинжалом.
– После. Есть будем… – сказал высокий, снимая с углей шомпол.
Что-то соображая, он оглянул по гребню и тихо сказал монголу:
– Проводишь его из балки… после. А то… не найдет дороги.
И лицо его стало жестким.
Безрукий и не слыхал, что было. Валила его слабость, томила жажда. Он прилег на горячей гальке, глядел на огонь дремотно. Казалось ему, что он в дороге: яркие звезды в небе, хлещутся кипарисы в свисте, валит его с ног ветром; темные стоят горы, тянет от них горелым салом…
– Собака!.. Собака идет по следу!.. Надо! – крикнул монгол, споря опять о чем-то.
Безрукий от крика вздрогнул, открыл глаза, увидал – над костром струится, услыхал мясо, – узнал Ай-Балку. Солнце лежало на самом гребне, плющилось в рогах граба. Чернела под ним круча. Идет время…
– Братцы… идти надо… – жалобно попросил Безрукий. – Водицы найду, дозвольте… С самого утра во рту ни крошки…
Татары не слыхали.
Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.
Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.
Потом татары принялись есть сами.
Безрукий жадно смотрел, как они смачно жевали мясо, закусывали чуреком, похрустывали сладким луком; как монгол ловко управлялся, одной рукой, шлепал дымящиеся куски ладонью, лязгал клинком по камню и кидал в рот с кинжала.
Смотрел на них по-собачьи. Рот его налился слюною.
– Ты по-нашему понимаешь, знаю… – почмокивая, сказал высокий.
– Понимаю.
– Татар обманывали, знаю!
– Нет, от меня татары доход имели… гостем принимали. Безрукого-Рыжего все горы знали. Спросите хоть в Шуме, у почтенного Мамут Асафа… Друзьями были…
– Врешь, собака!.. – вскричал монгол. – Хаджи Мамут!
– Молчи! – оборвал джигит, налил вина и понес за камень.
И опять Безрукому показалось, что где-то его он видел. Татары кончили есть и закурили. Солнце зашло за гребень, балку покрыло тенью.
– Идти мне надо!.. – опять попросил Безрукий. – Братцы!..
Татары не слыхали.
– Душа горит, попить отыщу… дозвольте!..
– Пойдешь к Сшибку? – спросил джигит.
– Некуда мне больше… помираем…
– Трудно тебе из Ай-Балки выйти! – сказал монгол. – Шайтан не пустит. Идем вместе!..
Он вытер кинжал о шапку и сунул в ножны. В страхе смотрел на него Безрукий: сузил монгол глаза, – поблескивало из них беловатой искрой.
Высокий татарин отвернулся, глядел за камень.
– Айда! – крикнул монгол, вставая.
У Безрукого похолодели ноги. Он с мольбой поглядел на джигита, – джигит не видел.
– Вставай, говорю! – кричал – торопил монгол, – до Перевала тебе не близко… далёко живет Сшибок!
– Попить дозвольте! – отчаянно закричал Безрукий, – сам отыщу… родничок я знаю!..
– Родник высох, – сказал монгол, – там сладкая тебе вода будет… досыта пить будешь!.. Вставай, живо!
– Погоди… – удержал высокий и подмигнул монголу. – Верно, родник высох. Вина не хочешь?..
– Дайте! – крикнул Безрукий и заплакал.
Он ткнулся в гальку, бился в нее лицом, крутился.
– Барашка хочет!.. – засмеялся монгол, встряхивая его за плечи. – Барашка… хочешь?..
Безрукий взглянул, не понимая… – снится?
– Барашка хочешь? – спросил высокий и показал пустой шомпол. – Гостя-то и забыли!.. А чурека… хочешь?..
И показал кусок белого чурека. Безрукий вытянул к огню шею…
– Дайте! – крикнул он не по-человечьи, приложил руку к сердцу и поклонился.
Голова закружилась, он качнулся и повалился навзничь. Татары засмеялись…
– Надо ему… в дорогу! – мигнул высокий.
Он пошарил и швырнул Безрукому кость с оставшимся на ней мясом.
– Грызи, собака!
Кость попала Безрукому в колени. Он жадно схватил ее, обнюхал, сдул приставший песок и мусор и стал обдирать зубами. Зубы у него были плохи и шатались, но тут окрепли. Он рвал жилы, давился и взглядывал по-собачьи, исподлобья. Татары смотрели на него с усмешкой, но он не видел. Он быстро оглодал кость, выгрыз хрящи и серую труху мослака и высосал костяное масло.
– И собачьему куску рад… – сказал он, обсасывая пальцы. – Кошек ели, – и тех не стало. Сразу всего решились… Ни правды, ни закона… Страшную жизнь узнали… Чего же теперь-то будет?.. Хуже зверя стали…