Том 7. Ахру
Шрифт:
Алексею Михайловичу поклон. А какой скромный и прекрасный Ваш Аркадий Павлович! Вот и судите «по анекдотам», не взглянув на действительность!!
Ваш В. Розанов.
1906.
* * *
С 5 Рождественской мы переехали на Кавалергардскую в достраивающийся дом Пундика «просушивать стены».
«Вопросы Жизни» кончились — кончилось печатание моего «Пруда» — кончилось и мое «домовство».
У Парамонова ничего
В Контроле тоже.
Ходил еще с письмом А. В. Тырковой на Стремянную — тут и могло бы выйти: ехать в Персию на полгода! — да по-персидски-то я — это П. Е. Щеголев может.
А о издании книг нечего было и думать.
Лев Шестов, у которого было пять читателей и шестой только наклевывался, влияния никакого не имел; Е. Г. Лундберг — его самого нигде не печатали: В. В. Розанов — —
За меня была Варвара Димитриевна Розанова, она пять раз прочитала «Пруд»:
— Ничего не понимаю.
Чуть не со слезами говорила она, желая мне добра и только добра.
— Там, Варечка, такое написано, ничего не разберешь: там про хоботы больше! — В. В. подмигивал, толкая под столом меня ногою.
— Про какие про хоботы?
И у С. П. с местом тоже ничего не выходило.
Розановы одно время жили в большой нужде, и они все это понимали, — это когда В. В. в Контроле служил: семья большая, дети, доктору нечего было заплатить и с дворником постоянные недоразумения.
«Перед праздником, — с горечью вспоминала В. Д., — прибегает девочка дворника; если не заплатите за квартиру, дров не принесем! а у нас нет ничего, Вася в Контроле служил».
Розановы принимали самое горячее участие во всех наших мелочах житейских. Была у них дешевая портниха, надо было на зиму теплое, а у С. П. ничего не было. Затеяли ей кофту шить.
Перед Рождеством зашла С. П. к Розановым.
— Вы поедете, — спросил В. В., — к родным...?
— У нас денег нет.
— А сколько же надо?
— Рублей 50.
— Варечка, Варечка, дай 75!
Засуетился В. В. — он всегда суетился, когда что-нибудь такое трудное и надо скорее решить.
С. П. хотела сказать, что как же это так —
— Не смей, не смей говорить ничего! — В. В. не дал слова сказать.
А В. Д. заплакала.
Это большое было личное горе и безвыходное, — и это соединялось с нашим неустройством.
Однажды уж было, — это когда я с театром не поехал и жили мы на Молдованке в Одессе, потом в Киеве на Зверинце, вот тогда до переезда в Петербург...
Я писал, а С. П. по урокам ходила. Мне до сих пор стыдно вспомнить. Эти мои писания, ей-Богу же, не стоят того труда ее, и при каких условиях!
И теперь С. П. в гимназии достала уроки — «в образцовой»!
А я писал.
Я писал после «Пруда» и «Часов» — «Посолонь».
Раз встречаю на Николаевском вокзале Леонида Семенова, он в то время из эсеров толстовцем сделался.
— Ну что, — говорит, — вы все еще козявками занимаетесь? — и
Я это понимал, и в ту минуту еще больше.
И это как пьянице скажут так —
Но что поделаешь, я не мог отказаться и не писать.
Контрольный начальник прав: как нельзя «служить» между делом, так и «писать».
А писать и молиться одно и то же.
Я в церкви раз увидел, как молилась одна женщина, и вдруг понял: ведь я тоже молюсь, ей-Богу, ну совсем как эта женщина, когда пишу —
«отложив попечение».
Розанов это понял.
Да, когда он в Контроле служил, этого он забыть не мог —
И это понимание Розанова еще теснее связало нас.
Теплота в сердце, тревога за человека, а отсюда внимательность к людям — это редкий дар человеку.
И этот дар был у Розанова.
* * *
Достоуважаемые Зверюшки!
Приезжайте: чудный сад! Можете ночевать вдвоем. Гамак. Отличное масло и молоко. Ягоды. Приятное общество. Симпатичнейшие дети.
Ваши Варв. и Вас. Розановы.
Гатчина.
Александровская ул., д. 23.
1906.
* * *
Дорогой Алексей Михайлович! Что Вы мне пишете, как Архиерею в Консисторию: «Глубокоуважаемый!» Разве мы не социал-демократы и не «товарищи»!
Варя очень хочет Вас видеть. Каждый день вспоминает и ждет. Приезжайте —
Гатчина, Александровская ул., д. 23; 20 минут ходу от вокзала. Уху из налимов (живых) любите? Будет! И все будет — только приезжайте. Оба! Ночевать — сколько угодно. Свинье *** напишу. Правда, забылся. Получили ли мою брошюру? Верно — нет: на сей случай шлю следующий экземпляр. Не будьте суровы и мрачны. Пусть Серафима Павловна не мрачничает. У Вас еще жизнь долгая и, по дарам — счастливая. Я Пирожкову недавно говорю: «Его (Ремизова) только никто не понял: — это потерянный бриллиант, и всякий будет счастлив, кто его поднимет: ум, спокойствие, археология» Отвечает: «Вот расширится дело». Ах, дорогой, как хотелось бы Вам помочь: ведь и у меня, как у Варвары Дмитриевны болит по Вас сердце, но от бессилья я ругаюсь.
!! приезжайте!!
1906.
* * *
«Образцовая» гимназия, где учила С. П., оказалась просто мошеннической.
Путаная история, в которой принимал участие и В. В., кончилась, и как всегда в таких случаях:
тебя же обманут и тебя же обвинят.
«Просушив стены» у Пундика, перебрались мы в комнату на Загородный, а потом в М. Казачий переулок.
А Розановы переехали со Шпалерной в Б. Казачий по соседству.