Том 7. Художественная проза 1840-1855

Некрасов Николай Алексеевич

— Никогда, никогда!

— Всё равно… Завтра же я найду его… Завтра же его не будет на свете, клянусь всеми святыми! — он замолчал, гневно потряс головой и принялся точить кинжал.

— Им будет зарезан твой любовник! — сказал он с злобной улыбкой, кончив свою работу и показывая сестре кинжал…

— Святая дева! помоги мне спасти его! — прошептала она и упала на свою одинокую постель, где ждала ее мучительная бессонница.

III

Встречи

Ночь чудная, душистая, очаровательная! Мужчина среднего роста, закутанный в плащ, неподвижно стоит

под крайним балконом красивого дома Нуньеза до Варрадоса. Напрасно, вперив очи вверх, думает он встретить там милый образ. Никого нет, никто не разделяет его мучительного беспокойства, его жгучего нетерпения; никто не сочувствует пытке, которая терзает его душу; никто не слушает его тоскливой кантилены, которою он думает разбудить сердце красавицы и пробуждает только дремлющий воздух…

Если жизнь ослепит блеском счастья глаза, Даст на счастье обет, Да изменит… солжет… и наступит гроза, — Есть терпенье для бед, Есть для горя — слеза! Если тот, с кем делить ты все тайны привык, Чью ты руку сжимал, Вдруг обидит тебя иль предаст хоть на миг, — Есть для мести — кинжал, Для проклятья — язык. И на всё и за всё оживляющий вновь В чем-нибудь есть ответ… Лишь ничем не зальешь страстью полную кровь… Гамм ответных нет Без любви на любовь! Под балконом тебя сколько черных ночей Я стерег от измен. Сколько взоров кидал я к тебе из очей, Сколько спел кантилен! — Нет ответных речей! Подожду… и уйду, как земле возвратят Светлый день небеса… Но уж завтра сюда не вернусь я назад… Есть для горя — слеза, Для отчаянья — яд!

Звуки льются, повторяются эхом и постепенно умирают, умирают, как надежда в сердце влюбленного. Снова смотрит он вверх; пусто и темно! Вдруг на балконе показалась женщина; она привязала к перилам один конец веревочной лестницы, кинула другой вниз и поспешно скрылась. Мужчина со всех ног бросился на лестницу и в несколько прыжков был уже на балконе… Донья Инезилья была в своей спальне и занималась благочестивым чтением проповедей отца Пио де Элизальда, укрепляя душу свою его мудрыми наставлениями. Лицо ее дышало строгим смирением; улыбка благоговейного умиления по временам пробегала по ее розовым, плотно сжатым губам, на которых, казалось, не было места улыбке другого рода. Она дочитала до главы о укрощении страстей и твердом выполнении обязанностей и остановилась, задумалась… Вдруг вдали через комнату послышался шорох.

— Ханэта! — закричала она, но ответа не было; шорох повторился ближе и явственнее. Она встала

и вышла в другую комнату, осмотрелась кругом и хотела идти в третью, которая вела на балкон и служила гардеробного и вместе местопребыванием ее камеристы, но в то самое время дверь отворилась — перед ней стоял мужчина, закутанный в плащ.

— Дон Фернандо!

— Инезилья!

— Мужчина — в моей комнате, наедине со мною! — воскликнула испуганная девушка отчаянным голосом. — Я обесславлена… честь моя поругана… меня предали… мне изменили…

Он упал к ногам ее.

— Простите! выслушайте меня!

— Я закричу… я призову людей… Брат, брат! дедушка! дон Нуньез! дон Сорильо!

— Замолчите… Вы погубите и себя и меня! никто не поверит, чтоб я прошел без вашего согласия… Выслушайте меня, заклинаю вас, подарите мне одну минуту, одну только минуту…

— О богородица Карнеская, о пресвятая Мария! Будь моею заступницей!..

И она почти без чувств упала в кресла и закрыла лицо руками…

— Инезилья! я люблю вас давно и безумно… вы знаете, что я люблю вас… Но я не знаю чувств ваших… Инезилья! я пришел спросить вас: любите ли вы меня?

— Нет, нет! Теперь вы всё знаете… оставьте же меня, оставьте!

— Инезилья, справедливы ли слова ваши? Подумайте, вы произнесли мой смертный приговор! — Он выхватил из-под плаща кинжал. Инезилья затрепетала.

— Что вы хотите делать?

— До сей поры я жил надеждою. Теперь нет надежды — не надо и жизни!

Он поднес кинжал к своей груди. Инезилья быстро предупредила его движение и воскликнула, невольно уступив голосу чувства и сострадания:

— Я люблю тебя, Фернандо, я люблю тебя! Живи для меня!

Суровое лицо сардинца оживилось. Оно стало так же прекрасно и радостно, как за минуту было грозно и растерзано… В восторге он хотел броситься в ее объятия, но строгая испанка стремительно отскочила от него и твердо сказала:

— После брака, Фернандо, после брака!

— А когда будет брак наш?

— Он будет там, Фернандо! — отвечала она, подняв глаза кверху. — Молись, Фернандо, молись, чтоб смерть скорей соединила нас… потому что на земле счастие для нас невозможно…

— Невозможно! О гранд Нуньез де Варрадос! Зачем у тебя так много предков! Зачем я не могу насчитать и третьей части их! Что надобно, чтобы успеть у тебя? Я любимец короля — по заслугам, я кумир народа — по моим песням. Мои кантилены, мои сегедильи вместе с моим именем на всех сардинских устах… Имя мое долго будет повторяться со славою… Чего еще надо тебе? Предки, проклятые предки!

Донья Инезилья вздрогнула и как безумная вскочила с своего кресла.

— Стук в двери! — воскликнула она. — Стук из покоев моего брата… И он увидит мужчину в моей комнате. Он, которого я так надменно, гордо уверяла еще недавно… О пресвятая богородица Карнеская! Что мне делать!

Стук в дверь, соединяющую отделение доньи Инезильи с отделением ее брата, повторился громче прежнего и затих…

— Бегите, бегите! да поможет вам святой Фернандо… Может быть, есть еще время спасти мою честь!

Фернандо побежал к гардеробной, ведущей на балкон, но вдруг Инезилья сильно схватила его за руку и остановила.

— Поздно, уже поздно… Дверь не заперта… я слышу, ее отворили… может быть, брат… может быть, сам дедушка… О святая Мария! Я слышу шаги… Спрячьтесь, спрячьтесь, ради бога! Скорее!