Том 7. Перед восходом солнца
Шрифт:
1. Под огнем критики
Недавно одна писательница читала собравшимся литераторам свою новую повесть из колхозной жизни, под названием «Раскрасавица весна».
Повесть эта, на мой взгляд, была посредственная, безбожно похожая на десятки уже напечатанных произведений. Однако при обсуждении повести мнения критиков резко разделились. Одни уклончиво хвалили повесть, другие гневно порицали, третьи усматривали в этом сочинении тот новаторский почин, который открывает широкие литературные
Но все же похвал было неизмеримо больше, чем порицаний. И даже один из выступавших, расхвалив повесть до небес, обернулся к писательнице и сказал ей каким-то елейным церковнославянским тоном:
— Примите низкий поклон, Марья Львовна, от всех тех, коим поистине дороги судьбы нашей письменности.
Зардевшись от этих слов, писательница скромно заявила собравшимся, что такую высокую оценку она не может принять на свой счет, а относит ее к достижениям сельскохозяйственной артели, о которой она писала.
Это заявление писательницы спутало дальнейших ораторов и перекинуло разговор на дела сельхозартели и, в частности, на приусадебные участки, о которых в повести шла речь. По этой причине собравшимся так и не удалось сколько-нибудь суммировать свои разрозненные мнения о повести «Раскрасавица весна».
Такой разнобой в критических суждениях несказанно удивил моего соседа — страстного любителя литературы и, кстати сказать, весьма известного инженера-станкостроителя. Склонившись ко мне, он яростным шепотом сказал:
— Ну знаете ли, если б у нас на производственном совещании случилось бы нечто похожее, то нам пришлось бы к черту свернуть все станкостроение!
— Наше дело несколько сложней вашего, — ответил я. — В нашем деле — сколько людей, столько и мнений.
— Но это неправильно! — снова яростным шепотом воскликнул инженер. — Критика — это наука, а не вкусовщина. И, стало быть, в вашей корпорации должно восторжествовать единое и справедливое мнение об этой дрянной повести!
— Да, это так, — согласился я. — Но, увы, на практике у нас этого почему-то не получается.
После обсуждения инженер сказал, поглядывая на меня, как на провинившегося школьника:
— Да-с, теперь мне понятно, откуда берутся литературные неувязки. У вас нет должной критики — этой основы всех производств.
И тут, до боли сжав мою руку, инженер воскликнул:
— Нет, я нашел выход! Клянусь вам! Критикой должны заниматься люди авторитетные, умные и с безукоризненным вкусом.
— Вы правы, — согласился я, — но и в этих условиях могут произойти досадные неожиданности.
— Какие неожиданности? — удивился инженер.
— Многие неожиданности, которые будут зависеть от внутренних свойств характера критика…
Так беседуя, мы с инженером направились к выходу. У дверей мы повстречали писательницу, автора повести «Раскрасавица весна».
Алый румянец волнения уже погас на ее
— Ну а как вы нашли мою повесть?
Мне удалось промолчать, а инженер, внутренне заметавшись, негромко сказал:
— Изумительная повесть…
Почти не слушая слов, писательница удалилась. Растерянно поглядывая на меня, инженер пробормотал:
— Иначе неловко было сказать ей прямо в глаза…
Ужасно нахмурившись, инженер добавил к своему бормотанью:
— Черт знает что такое… Нет, я не мог бы работать в вашем деле… Это трепка нервов…
2. К вопросу о лакировке
Как-то осенью я повстречал на улице знакомую девушку Люку Н. Года четыре назад она закончила литературный вуз и вскоре после этого написала сгоряча несколько повестей и рассказов.
Один ее посредственный рассказ был напечатан в журнале, а остальные произведения, как говорится, не увидели света.
И вот теперь, встретившись с Люкой, я спросил, как обстоят ее литературные дела. Она изумленно воскликнула:
— Как? Вы разве не знаете? Еще два года назад я окончательно рассталась с литературой.
— Почему же так?
На этот вопрос Люка бурно и гневно заговорила:
— Нет, в литературе невозможно работать. Редакторы слишком энергично вмешиваются в наше дело — правят, утюжат, лакируют, причесывают всех под одну гребенку. Этим стирается авторская индивидуальность. Любое произведение, побывав в руках редактора, становится лакировкой жизни. Все это превращает литературу в канцелярское занятие.
Я спросил Люку — чем она теперь занята. Она ответила:
— Сейчас я работаю фотокорреспондентом. И откровенно скажу — чрезвычайно довольна этой специальностью. Это искусство требует не в меньшей мере и вдохновения и творчества… Кстати, не хотите ли пойти со мной в зоосад — мне там надо заснять несколько зверюшек.
Мы пошли в зоосад. Там Люка сняла «Лейкой» десятка два хищников. И, сияя от удовольствия, сказала, что эту свою плодотворную работу она хотела бы завершить одним лирическим снимком — катаньем ребятишек на ослике.
На площадке зоосада стояла толпа ожидающих ребят. В небольшую приятную колясочку усаживалось пять-шесть малышей. И серенький обшарпанный ослик нешибко катил эту детвору по круглой дорожке сада.
Нам было забавно смотреть на ребят, ошеломленных новизной впечатления.
Люка долго не снимала ребят, и я терпеливо ждал, когда ее посетит вдохновение. Но когда ослик раз пятьдесят тупо и уныло пробежал возле меня, то я почему-то преисполнился к нему сильной ненавистью и, не желая более глядеть на его занятие, стал поторапливать Люку. Я сказал ей: