Том 7. Последние дни (с иллюстрациями)
Шрифт:
Показывается Воронцова в зелени, в недоумении слушает, уходит.
Богомазов. Тсс!
В сад входит Геккерен, садится, а через некоторое время показывается Наталия.
Геккерен(вставая ей навстречу). Как я рад видеть вас, прекрасная дама. О, вы цветете. О, северная Психея.
Наталия.
Геккерен. Я, впрочем, понимаю, насколько вам надоели комплименты. Такая красота, как ваша, ослепляет, но сколько зла, сколько бед она может причинить.
Наталия. Бед? Я вас не понимаю, барон.
Геккерен(шепотом). Вы сделали несчастным человека…
Наталия. Кого?
Геккерен. Верните мне сына… Мне жаль его…
Наталия. Я не хочу вас слушать. Замолчите.
Геккерен. Бездушная, жестокая женщина… Посмотрите, во что вы его превратили…
Входит Дантес. [101]
Воронцова. Ну, князь, как понравился вам вечер?
Долгоруков. Графиня, он поразителен.
Воронцова. А мне взгрустнулось как-то.
Долгоруков. Графиня, вы огорчаете меня. Это нервическое, уверяю вас. Прогулка завтра — и к вам вернется ваше чудесное расположение духа, которым вы пленяете свет.
101
Сцена в рукописи опущена. Булгаков написал карандашом: «Любовная сцена. Возмущение Пушкина и оценка Богомазова».
Воронцова. Нет, грусть безысходна. Не приходила ли вам в голову, князь, мысль о том, какие нравы окружают нас? Холодеет сердце. Ах, князь, сколько подлости в мире! Неужели вы не задумывались над этим?
Долгоруков. Графиня! Всякий день! О, как вы правы, графиня. Сердце сжимается при мысли, до чего дошло падение нравов. И тот, кто имеет сердце чувствительное, не огрубевшее, может заплакать.
Воронцова. Висельник!
Долгоруков умолк…
Висельник! Пища палача! Гнусная тварь. Pendard! Шлюха! Un maquerean!
Гость, вышедший из-за колонны со словами: «Madame…», шарахнулся и исчез.
Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей!
Воронцова. Я давно уже видела, что какая-то шайка травит его. Но я не могла подозревать, чтобы подобный вам мерзавец мог существовать среди людей! Если бы я не боялась, что его измученное сердце погибнет, если нанести еще один удар… Я не хочу растравлять его рану напоминанием, а то бы я выдала вас ему! Убить, убить как собаку вас надо! Желаю вам погибнуть на эшафоте.
Звездоносный
Воронцова(Долгорукову). Adieu.. (Уходит со Звездоносным гостем.)
Долгоруков(один). Бешеная кошка. Подслушала! Вот что… Понимаю, любовница! А все ты, все из-за тебя, проклятая обезьяна. Ты, ты на моем пути! Ну, погодите же! (Грозит кулаком.)
Лампы гаснут. Долгоруков идет, хромая, к колоннам.
Темно.
Картина четвертая
Вечер. Кабинет Дубельта. Дубельт за столом. Дверь приоткрывается, входит жандармский офицер Ракеев.
[Офицер.] Ваше превосходительство! [Меняев] там. (Выходит.)
Через некоторое время дверь открывается и входит Меняев. Пауза. Дубельт пишет, потом поднимает глаза.
Меняев. Здравия желаю, ваше превосходительство!
Дубельт. А, наше вам почтение! Как твое здоровье, любезный?
Меняев. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
Дубельт. И в голову мне не впадало даже за тебя молиться! Но здоров? А что же ночью навестил? Давно не видались?
Меняев. Ваше превосходительство, находясь в неустанных заботах…
Дубельт. В заботах твоих его величество не нуждается. Служба твоя — секретное наблюдение, раковое наблюдение ты и должен наилучше выполнять. И говори не столь витиевато, ты не [в университете лекцию читаешь.]
Меняев. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным…
Дубельт. Погоди, любезный. (Звонит.)
Сейчас же показывается жандармский офицер Ракеев.
Пушкина дело.
Офицер. Готово, ваше превосходительство. (Подает Дубельту папку на стол и скрывается.)
Дубельт. Продолжай, любезнейший.
Меняев. Проник дважды я в самое квартиру камер-юнкера Пушкина.
Дубельт. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
Меняев. Миловал бог.
Дубельт. Как камердинера его зовут? Фрол, что ли?
Меняев. Никита.
Дубельт. Ротозей Никита! Далее.
Меняев. Первая комната, ваше превосходительство, столовая…
Дубельт. Это в сторону.
Меняев. Вторая комната — гостиная. В гостиной на фортепиано лежат сочинения означенного камер-юнкера.