Том 7. Приключения Таси
Шрифт:
— Ты больна, Тася? — спрашивала Стогунцеву Дуся, испытующе глядя на девочку своими ласковыми и проницательными глазами.
— Ах, отстань, пожалуйста, — с напускным неудовольствием отвечала Тася, избегая взгляда Горской.
Та только головою покачивала, очевидно, догадываясь, что Тася скрывает от нее что-то.
И вдруг Милка нашлась! Нашлась самым неожиданным образом, недели через две после описанных событий. Старшие девочки с m-lle Орлик побывали как-то раз в балагане и увидели там Милку. Милка прыгала через обруч и изображала часового, стоя на сцене с крошечным ружьем.
— Милка! Милка! — позвала Маргарита, и четвероногий часовой,
Когда же m-lle Орлик очень серьезно заявила ему, что кошка принадлежит одной из пансионерок и что ее украли у них из пансиона и пригрозила полицией, хозяин балагана сдался и сказал, что он ничего не знает и что кошку ему принес его ученик "Король воздуха", за которым и послал тотчас же. Явился знакомый уже читателю черноглазый мальчик, одетый в яркие, обшитые позументами, тряпки, и заявил на расспросы надзирательницы, что кошку он не украл, а что ему подарила ее одна девочка-пансионерка, которую он видел две недели тому назад в окне.
— Он лжет! Он лжет! Он сам украл Милку и только боится сознаться, — тихо сказала Маргарита на ухо Анне Андреевне.
Но мальчик расслышал ее слова.
— Зачем лгать! — беспечно сказал он, — кошку дала мне маленькая девочка, которая была зла на горбатую пансионерку за то, что ее наказали, оставили без гулянья. Горбатую зовут Карлуша, кошку — Милка; если она ваша — берите ее… без полиции берите. А я больше ничего не знаю.
— А как выглядела та девочка в окне? — . спросила m-lle Орлик маленького акробата.
Тот тотчас же обрисовал наружность Таси.
— Черные глаза… Черные кудри… Румяное личико… Словом, красивая девочка, которая может служить украшением цирка.
— Сомнений нет! Это Стогунцева! — решила m-lle Орлик.
— Это Тася! — подтвердили девочки.
Она дали акробату за кошку рубль и, взяв Милку, они поспешили домой, не дождавшись окончания представления.
При появлении Милки девочки всполошились. Карлуша бросилась обнимать свою любимицу.
— Это мне в награду за то, что я старалась хорошо себя вести все это время и не ссориться ни с кем — вот покойный папа и послал мне радость, — говорила она, смеясь и плача в одно и то же время.
Девочки гладили Милку и радовались не меньше Карлуши. Одна только Тася не разделяла общего оживления. При виде Милки она густо покраснела и незаметно выскользнула из комнаты, чтобы девочки не могли увидеть ее смущенного лица. Старшие девочки к тому же все время испытующе поглядывали на нее, и это еще более смущало Тасю. A m-lle Орлик, вернувшись из цирка, прямо прошла в комнату брата, где они долго совещались о чем-то.
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание неспроста, и что их ждет что-то необычайное. Наконец, ровно в девять часов вечера, когда большой колокол позвал к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и Орлик вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо директора было сухо и серьезно.
— Дети! — начал Василий Андреевич. — Дети! До сих пор у нас в пансионе были шалости, детские проказы, непослушание и капризы. Но теперь появилась новая дурная
Орлик закончил свою речь и теперь стоял в выжидательной позе, не выпуская из рук своего странного мешка. Девочки переглядывались и молчали. Маргарита Вронская и графиня Стэлла, бывшие в балагане и знавшие истину, изредка взглядывали на Тасю.
Но и Тася молчала, хотя лицо ее покрылось пятнами, а глаза бегали, как у пойманного зверька. "Нет! Нет! Ни за что я не сознаюсь! — думала она. — Назвать себя перед целым пансионом, чтобы сгореть со стыда на месте, чтобы потом терпеть насмешки и попреки! Терпеть, может быть, строгое наказание, долгое заключение в темном карцере! О, нет! Это уж слишком! Я не признаюсь ни за что! Ни за что!"
И она упорно молчала, не смея поднять глаз на Орлика. Молчали и остальные. Так длилось пять минут, не больше, но эти минуты показались Тасе вечностью. Наконец Орлик прервал тяжелое молчание:
— Так как виновная не хочет сознаться, то придется прибегнуть к справедливому решению судьбы. В этом мешке, — и он поднял странный мешок над головою, — двенадцать билетиков. Одиннадцать из них совершенно чистые, двенадцатый с надписью: "Она виновна". Каждая из вас опустит руку в мешок и вытащит билетик. Судьба справедлива, и она не допустит, чтобы правая оказалась виноватой и наоборот. Билетик с надписью попадет в руки настоящей виновной. А теперь я потушу лампу — это необходимо сделать до поры до времени. Только прежде встаньте все в шеренгу и, подходя по одной к мешку, называйте свое имя.
Орлик подождал, пока девочки исполнят его приказания, и потом потушил свет.
В комнате наступила темнота. Только догорающий огонек лампады, зажженной у киота, перед которым обычно молились пансионерки, обливал своим дрожащим, чуть заметным светом Орлика с мешком и шеренгу из двенадцати девочек.
Впереди шли старшие. Маргарита Вронская первая подошла к мешку и смело опустила в него руку, назвав свое имя.
За нею приблизилась графиня Стэлла. Потом подошла Маруся Васильева. Эта, никогда не унывающая шалунья-девочка, и тут оказалась верна своему характеру: даже при таких обстоятельствах она не удержалась, чтобы не выкинуть обычной шутки.
— Мяу! Мяу! — промяукала она.
— Васильева, — строго произнес Орлик, — как вам не стыдно паясничать в такую минуту!
— Простите, Василий Андреевич, — сконфуженно оправдывалась Коташка.
За нею подошли две сестрицы, Зайка и Лиска. Они так привыкли делать все сообща, что и теперь захотели обе в одно и то же время запустить руки в мешок. Но Орлик вовремя предупредил, что этого нельзя, и девочка покорились ему со вздохом. С Гусыней произошло некоторое замешательство. Машенька Степанович подошла к мешку вплотную и стояла перед ним, в неизъяснимом ужасе глядя на директора.