Том 7. Рассказы и повести. Жрецы
Шрифт:
А между тем ничего подобного не было.
Правда, великолепная вдова не только интересовала молодого писателя, как интересный тип для изучения, но и очень нравилась ему, импонируя своей роскошной красотой и привлекая умом; тем не менее он старался скрыть это и объяснял свои частые посещения удовольствием поболтать с умной женщиной. До сих пор он не обмолвился серьезным признанием, хотя нередко и говорил в шутливом тоне о красоте Аглаи Петровны.
Она нередко ловила восторженные взгляды Невзгодина и ждала, нетерпеливо ждала, что он наконец
Невзгодин и не догадывался, что в него Аносова влюблена, и верил ей, когда она говорила, что питает к нему хорошие чувства, как к человеку, который «открыл ей глаза» и сделал ее лучше. И он видел, что действительно имеет некоторое влияние на Аглаю Петровну, приписывая это влияние доброй, в сущности, натуре Аносовой, но испорченной наследственностью и средой.
Те перемены, которые она сделала на фабрике, удалив англичанина, и те планы, которые она хотела привести в исполнение, не оставляли его в сомнении, что Аглая Петровна «кающаяся капиталистка».
И Невзгодин, несколько «оболваненный» и красотой великолепной вдовы, и ее уменьем довольно тонко льстить мужскому самолюбию, и ее «планами», уже мечтал об интересной теме для новой повести, героиня которой под идейным влиянием раздает свои богатства, отказываясь от жизни, полной роскоши и блеска… По временам эта тема казалась фальшивой его художественному инстинкту, но ведь факт почти налицо в лице Аглаи Петровны. Надо только довести его до логического развития.
Впрочем, все эти мечтания о повести не мешали Невзгодину по временам (и в последнее время довольно-таки часто) совсем не «идейно» заглядываться на великолепную вдову.
«Тоска», напечатанная в январской книжке одного из петербургских журналов, очень понравилась Аглае Петровне, и она в восторженных комплиментах признала в Невзгодине выдающийся талант. Действительно, у Аносовой был литературный вкус, развитой недурным знакомством с несколькими литературами, и она сумела оттенить лучшие места повести и при этом тонко польстить авторскому самолюбию. И он, хотя и находил похвалы неумеренными, тем не менее поддавался лести. Ведь так приятно, когда умная и красивая женщина считает вас гениальным человеком!
Впрочем, не одна Аглая Петровна пришла в восторг от повести. Вскоре по напечатании ее Невзгодин стал получать пересылаемые ему из редакции письма от неизвестных лиц, выражавших свое сочувствие и похвалы. И эти письма, искренние и восторженные, благодарившие за призыв к вере в идеалы, сказавшийся в тоске по ним, — трогали молодого писателя и в то же время словно бы обязывали его относиться к писательству как к общественному служению. Наконец, появились в нескольких газетах и рецензии. Почти во всех приветствовалось появление нового таланта, на который возлагались надежды. Зато в двух
Вместе с получением гонорара Невзгодин получил и письмо от редактора, который сообщал, что новый рассказ очень ему понравился и будет напечатан в следующей книжке. Вместе с тем он просил и дальнейшего его сотрудничества, прибавляя, что такие вещи, как «Тоска» и другой рассказ, «украшают» страницы журнала.
Невзгодин радовался своему успеху, хотя и несколько изумленный им. Скептическая жилка мешала ему возгордиться, и он только мечтал о том, чтобы заслужить похвалы будущими своими работами. В нем снова пробуждалась охота писать, и он по утрам работал, а вечером его тянуло к великолепной вдове…
«Не каменная же она в самом деле!» — говорил он себе и в то же время чувствовал, что с ней авантюра едва ли возможна. Она не из таких… С ней надо закинуть на себя мертвую петлю…
После появления «Тоски» Невзгодин получил лестные приглашения из многих редакций, а издатель одного иллюстрированного журнальчика сам приехал к Невзгодину и, отрекомендовавшись ему, без всяких церемоний спросил, окидывая удовлетворенным взглядом жалкую обстановку комнаты:
— Вы сколько получаете с листа в вашем журнале?
— Сто рублей! — ответил Невзгодин, несколько изумленный развязностью издателя.
— Так я вам охотно дам триста и, если хотите, сию минуту пятьсот рублей аванса. Угодно получить?
И издатель, не дожидаясь согласия и, по-видимому, не сомневавшийся в нем, вынул бумажник, достал пять сторублевок и положил их на стол перед Невзгодиным.
Тот с улыбкой наблюдал за издателем.
— Напрасно вы беспокоились. Положите свои деньги в бумажник! — проговорил наконец, улыбаясь, Невзгодин.
— Вы не хотите? — искренне изумился черноволосый, курчавый молодой издатель с бойкими и плутоватыми глазками. — Вам, может быть, желательно четыреста рублей с листа и тысячу аванса?.. Что ж, мы и это можем…
— Я совсем не желаю участвовать в вашем журнале!
— Не желаете? Но позвольте спросить, почему-с? У меня сотрудничают господа писатели первого сорта… можно сказать, генералы-с…
Издатель перечислил несколько действительно известных литературных имен и продолжал:
— Как видите, компания приличная-с вполне… И вам, смею думать, гораздо лестнее получить четыреста рублей с листа, чем сто… В четыре раза более… И читателей у меня гораздо больше… Или вы, Василий Васильич, обязаны контрактом? Так я с удовольствием рискну на неустойку, если она не велика-с. Вы в моде теперь, и я готов на жертвы-с.
Насилу Невзгодин избавился от одного из более юрких представителей современного издательства. Издатель ушел наконец, так-таки и не понявший, что человек в здравом уме и твердой памяти мог отказаться от таких блестящих предложений.