Том 7. Рассказы и повести. Жрецы
Шрифт:
И, не дожидаясь согласия отца, он подвел капитана, пожилого приземистого брюнета, заросшего волосами, и представил его отцу, матери и сестре.
После нескольких минут разговора, в котором капитан очень хвалил молодого лейтенанта, все спустились в кают-компанию. Офицеры, сидевшие там, встали и поклонились. Сережа опять представил своим двух молодых офицеров, в том числе одного с княжеской фамилией.
— Познакомь уж со всеми, Сережа! — проговорил тихо адмирал, заметивши, что сын хотел вести его в каюту.
Все были представлены, и после того Сережа
— А ведь я тебя, Сережа, не узнал в первую минуту… Так ты изменился… возмужал с тех пор, как мы не видались. Ну-ка, дай я на тебя погляжу.
И с этими словами старик крепко сжал в своей худой, костлявой, но сильной руке мягкую, пухлую холеную руку сына и глядел на него долгим любовным, полным бесконечной нежности взглядом.
— Экой ты молодец какой! — наконец проговорил он, отводя глаза, и стал разглядывать Сережину каюту.
Высокий, хорошо сложенный, свежий и румяный, с тонкими чертами красивого и умного, слегка загоревшего лица, опушенного светло-русой бородкой, подстриженной по-модному, a la Henri IV, молодой человек, недавно только что произведенный в лейтенанты, действительно глядел молодцом и притом имел тот несколько самоуверенный, хлыщеватый и в то же время солидный вид, каким в последнее время стали, по примеру серьезных молодых франтов из светского общества, щеголять и многие моряки молодого поколения, совсем не похожие на прежний средний тип моряка, отличавшийся отсутствием всякого хлыщества, скромностью и даже застенчивостью в обществе и некоторою, словно бы умышленною небрежностью костюма. Дескать, моряку стыдно заниматься такими глупостями, как франтовство!
Молодой Волынцев, напротив, был франтоват до мелочей и, видимо, тщательно занимался и своей особой, и своим туалетом.
Щегольской сюртук, сшитый не совсем по форме — длиннее, чем следовало, — сидел на нем как облитой. Стоячие воротники, с загнутыми впереди кончиками, сияли ослепительной белизной, а креповый черный галстук, завязанный от руки морским узлом, был безукоризнен. На ногах были модные остроносые ботинки без каблуков. От бороды и усов, чуть-чуть закрученных кверху, шел тонкий аромат духов. На мизинце одной из рук была красивая бирюза, и золотой браслет — porte bonheur [5] — виднелся из-под рукава сорочки.
5
Браслет без застежки (франц.).
Сережа походил на сестру, но выражение его лица и карих глаз было совсем не то, что у отца и сестры. И в лице и в глазах Сережи было что-то самоуверенное, жестковатое и холодное. Чувствовалось, что, несмотря на молодость, это человек с характером.
Обрадованный свиданием, Максим Иванович в первые минуты не заметил ни изысканного франтовства, ни самоуверенного, полного апломба, вида Сережи и, оглядев каюту, промолвил:
— Однако и ящиков тут у тебя. Много же ты навез вещей, Сережа.
— Тут еще
— Куда столько?..
— И для вас, и для себя…
— Но ведь это денег стоит, и больших… Или ты, голубчик, себе во всем отказывал, чтобы навезти столько?..
Сережа чуть-чуть покраснел и торопливо проговорил:
— На все хватало, папа… А для тебя, Нита, есть и крепоны китайские для нарядных платьев, и веера, и бразильские мушки для серег, и хорошие изумруды для браслета… Хочешь посмотреть?
— Не надо, потом, потом… Нам хочется на тебя поглядеть, Сережа. Спасибо тебе, но только зачем мне. Я ведь не выезжаю.
— Она у нас домоседка, Ниточка! — вставил отец. — Все больше за книжками сидит.
— Напрасно. Ты стала такая хорошенькая, что могла бы выезжать и сделать хорошую партию! — смеясь проговорил Сережа.
Нита вспыхнула. Этот тон не нравился ей. Поморщился и адмирал.
— Ну, ну, не сердись, Нита… Хочешь быть монашкой и ученой — твоя княжая воля.
И он обнял сестру.
Анна Васильевна не сводила глаз с Сережи — такой он казался ей красивый и элегантный. Она рассказывала о родных, о знакомых, смеясь говорила, что многие барышни ждут его не дождутся. Сережа весело улыбался и покручивал свои выхоленные усы.
А Максим Иванович слушал, приглядывался и только теперь заметил, какой Сережа франт, и его, старика, особенно неприятно поразил этот браслет на руке сына.
«Точно женщина — браслет носит!» — подумал он. Однако ничего не сказал.
Нита как-то испуганно переводила глаза с отца на брата.
— Ну, а ты, папа, как поживаешь? — спрашивал Сережа.
— Отлично поживаю, как видишь… Ты ведь знаешь, почему я вышел в отставку? — неожиданно спросил старик.
— Знаю, ты писал…
— Но ты тогда ничего мне не ответил…
— Что ж было писать? — уклончиво проговорил Сережа.
— Как что? Я ждал, что ты одобришь мое решение.
— Извини, папа, но я очень сожалел, что ты оставил службу… Ведь флот нуждается в хороших адмиралах…
— Ну, положим, нуждается…
Нита затаила дыхание. Она знала, что брат не одобрял решения отца и в письме к ней называл выход его в отставку «мальчишеством», тогда как она гордилась поступком отца.
— А если нуждается, — продолжал слегка докторальным тоном молодой человек, — то логичнее было бы, мне кажется, не оставлять флота… Извини, папа… Но я высказываю свое мнение, раз ты меня спрашиваешь…
— Конечно, спрашиваю… И нечего тут извиняться… Так ты считаешь, что мне следовало ехать к начальству и просить извинения за то, что я был прав? — спрашивал Максим Иванович, взглядывая на сына и вдруг чувствуя себя словно бы в положении подсудимого.
Вместе с тем старик почувствовал, что сын давно уже произнес свой приговор. Он это видел в снисходительном взгляде Сережи. Он это слышал в тоне его голоса. И прежний юнец Сережа словно бы пропал. Перед ним был основательный, не по летам практический молодой человек, который мог бы поучить его, старика, как надо вести себя.