Том 7. Рассказы, очерки. Статьи. Письма
Шрифт:
Два его сына, лейтенанты, тоже сражались на фронте.
…В нашей Великой, Отечественной войне все стороны русского народа развернулись с чрезвычайной яркостью. Глубочайшая связь командного состава с массой бойцов, неодолимые упорство и стойкость, живая сметка и находчивость в кровавой борьбе и неоглядная преданность своей матери-родине делают Советскую Армию смертельно грозной для врага.
Я помню генералов старой царской армии. У подавляющего большинства – рыкающий голос, великолепная фигура, величие. Всякий, кто с ними разговаривал, чувствовал этакую незаметную мелкую дрожь.
В дни Отечественной войны я побывал в Третьей армии в разных частях, знакомился с жизнью и настроением бойцов. Как-то меня пригласили к командующему армией гвардии генерал-лейтенанту Александру Васильевичу Горбатову.
Маленькая комнатка в сохранившейся избе. Наскоро сколоченный стол, дешевенькая чернильница. Единственное украшение – много телефонов и радиопередача. На столе аккуратно сложены бумаги, приказы.
Генерал – худощавый, высокий. Голое, выбритое лицо, ласковое, не для приема, а всегдашнего настроения.
Это – образованнейший советский генерал. Окончил высшие академические курсы. И непрерывно совершенствует свои военные знания. Прослужил в армии более тридцати лет. Начал в старой царской армии рядовым. Участвовал в войне с поляками и уже тогда обратил на себя внимание смелостью, находчивостью и неожиданным для неприятеля оборотом действий.
На Отечественной войне он с первого дня. Под Ярцевом (Смоленской обл.) был ранен и, не дождавшись полного заживления раны, оставил госпиталь и вернулся в строй.
В битве под Сталинградом он участвовал уже в качестве заместителя командующего армией. А под Орлом сам командовал армией, и ему принадлежит честь прорыва и взятия Орла.
Генерал всегда проявлял способность к быстрому решению и к рассчитанному, хорошо обоснованному риску. В решительный момент, когда брали Орел, он снял с флангов крупные части и поставил их в центр, рассчитывая, что немцы не посмеют снять у себя части с флангов, боясь, что русские накинутся. Это дало нам перевес в центре. Немецкий фронт был прорван.
Мне очень хотелось знать происхождение генерала, который еще в царской армии получил два Георгия, имеет еще две медали, и за время Отечественной войны получил за Сталинград орден Кутузова, а за Орел – орден Суворова 1-й степени. Я прямо спросил:
– Кто ваш отец? Какого происхождения?
Он сказал, чуть усмехаясь глазами:
– Мужик. Крестьянин. Занимался еще выделкой овчин…
Потом помолчал и, опять усмехаясь, стал рассказывать:
– Бедно жили. Всё богу молились, чтоб из нищеты вывел. Я помогал отцу. Мне было лет десять. В нашем лесу стояла часовня; двери ее и окна были забиты. Службы в ней не было. Но народ, проходя по дороге, заворачивал к часовенке и молился там. Меня страшно тянуло заглянуть внутрь часовни. Однажды я обошел ее несколько раз, – все забито. Вгляделся, в одном забитом окне была оторвана узенькая планка. С большими усилиями я подтянулся, заглянул в дыру и – обомлел: на полу валялись медяки и сребреники. Очевидно, богомольный народ, проходя мимо, бросал в дыру. Там лежало целое богатство. Но как его достать? Я бросился на колени и стал умолять бога помочь мне достать деньги, а я ему за это поставлю свечку. И бог помог. Меня озарило – я вскочил и пустился бежать к местному сапожнику. Потихоньку стащил у него небольшой кусок вару,
Генерал опять ласково засмеялся. Да вдруг – телефон. Лицо стало напряженным, смех исчез. Я подумал. «О-го-го! Да у него железная рука…»
– Так немцев сбили в лес? – говорил он в трубку с суровым лицом. – Бейте их, продолжайте атаку!.. Не смущайтесь, что надвигается ночь и в лесу ночью трудно.
И – положив трубку – мне:
– Наши загнали немцев в лес, да вздумали отдыхать… а их надо перебить, ничего, что темно…
Лицо его опять стало ласковым, и он продолжал рассказывать о своей жизни, о юности, о военной службе. Его супруга приготовила чай, и мы уже за чаем коротали время.
В деревню, где рос будущий советский командарм, приехал передвижной театр. Мальчик мучительно хотел насолить местному кровососу – богатею Щеколдину. Щеколдин всегда садился в театре в первом ряду и сидел там один: никто не мог купить такой дорогой билет. Да и не смели сесть рядом. А мальчик во что бы то ни стало решил сидеть рядом с богатеем. И вот на деньги, выуженные из часовни, он купил билет первого ряда.
Приходит в театр и торжественно идет в партер к первому ряду. Капельдинер тотчас же поймал его за ухо, рванул:
– Ты куда-а, оборванец? Пшел вон!..
Мальчик обжег его полным ненависти и презрения взглядом, вырвал свое больно ущемленное пальцами ухо и тоном, полным достоинства:
– Мне – в первый ряд.
– Я тебе покажу первый ряд, голоштанник!..
– Да у меня билет первого ряда, – сверкнул глазами мальчик.
Капельдинер взял билет, с великим изумлением смотрел на него, повертел, пожал плечами.
Как раз торопливо проходил один из администраторов. Капельдинер – к нему:
– Вот голодранец лезет в первый ряд.
– Как, в первый ряд?! А билет у него есть?
– Есть.
Администратор тоже посмотрел, повертел, развел руками.
– Ну, раз билет есть… пропусти.
Мальчик торжественно прошел в первый ряд и уселся в кресло рядом с богатеем. Тот вскочил:
– Пшел, драная орясина, – и зашипел на весь зал.
– У меня билет, – с вызывающим спокойствием сказал мальчик.
Богатей подозвал капельдинера.
– Убери эту вонючую скотинку!
Капельдинер развел руками.
– Никак не возможно… Велели пропустить… У него билет.
– Что-о?! – зарычал богатей, выкатив глаза.
– У него билет… – виновато повторил капельдинер, вздернув плечами.
Богатей, полный бешенства, торжественно поднялся и ушел из театра…
…Да, это не рыкающий царский генерал. Бойцы его любят, идут за ним.
Москва!.. Вот она, отодвигается все дальше и дальше, задымленная синевой. Чудесный город – город мысли, творчества, силы – уносится в синюю даль. А под машиной, слегка покачивающейся, несется асфальт шоссе, по обочинам мелькают дорожные знаки, проносятся необозримые поля, деревни, села. Мелькают здания школ, музеев, клубов, больниц, детских учреждений.