Том 8(доп.). Рваный барин
Шрифт:
Дядя Захар придвинулся боком, поглаживая руки.
– Что? ку-да?..
Кирпичники грудились и отступали.
– Знамо куда… в полицию!.. Люди мы, ай нет?..
– В по-ли-ци-ю?!.
Он вдавился в толпу и схватил за горло самого высокого кирпичника. Голова дяди Захара запрокинулась, надулись жилы на шее, и глаза выкатились, как два яйца.
– Не тронь! – крикнули из толпы.
Но тут произошло неожиданное. За спиной дяди Захара появился Леня, полуодетый, тоже с выкатившимися глазами, и
– Смотри, смотри!., у-ух ты…
Дядя выпустил кирпичника и быстро обернулся к Лене.
– Ты?!! ты меня..!
Оба мерили друг друга глазами, грозные, как надвигающиеся одна на другую тучи. Сейчас ударит громом.
Кирпичники сбились в кучу. Из-за двери конторки высунулось бледное лицо Александра Иванова. Гришка выпустил поводья, и лошадь с дрожками тихо пошла в каретный сарай.
– Бол-ван!.. – прокатилось по двору. – Твое дело?.. Молокосос!..
– Мое!.. Твои рабочие и мои они!..
– Твои?!.
– Мои!.. А драться не позволю!.. На!., меня бей!..
Он был красив, бледный, с курчавой головой, статный, с высокой, поросшей волосами грудью, видневшейся из-за распахнувшегося ворота белой ночной сорочки.
Дядя точно поперхнулся и не находил слов.
– Черт!.. – только и мог сказать он сдавленным голосом.
– Леня! Леня!.. – с мольбой звала тетя Лиза с галереи.
– Не ва-ше де-ло!.. – жестко крикнул ей дядя Захар, вынул платок и утерся.
Гроза прошла. Леня стоял решительно, руки в карманы.
– Позвать Александра Иванова! С-сукины дети…
Бледный Александр Иванов вертелся без картузика в стороне от дяди и что-то врал.
– Ваш антирес… им что хошь… никогда не довольны… что ни дай – сопрут… мне что… Он вон всех мутит… Коно-паткин-с… самое свежее…
– Мутит! ты у меня… хлопай бельмами-то!.. Поменьше карман-то набивай!., ерза чертова!..
– Сменить надо, – сказал Леня. – Впрочем, как знаете…
– Да, да!., знаю!., сам знаю!..
– Кормовые дайте… пусть артелью ведут..!
Дядя взглянул на Леню, подумал.
– Голова!., правильно… Ты! слушай!.. На артель перейдете!
– Да чего лучше… Так-то ладней… – загудели кирпичники.
– Ну, и проваливай к чертям!
Высокий кирпичник поглубже надел картуз и сказал:
– Правильный у тебя, Захар Егорыч, наследник… Дай Бог здоровья.
Дядя Захар вдруг преобразился, хлопнул Леню по широкой спине, тряхнул головой и сказал, ни к кому не обращаясь, никого не замечая:
– Вот ты какой у меня… Весь в меня!.. Ну, пойдем чай пить, ученый…
Он обнял Леню за спину, и они пошли на галерею, оба очень похожие один на другого: одного роста, так же широки в плечах. Только Лене было девятнадцать лет, а дяде Захару сорок пять; только у Лени было белое лицо, а у дяди
Вскоре, под вечер, случилось происшествие, случайно обратившее мое внимание.
Нас уже звали ужинать, как во двор въехал извозчик. С черного крыльца кучер Архип и дворник Гришка вынесли кованый жестью, с боков красный, сундучок, узел и коробок и поставили на извозчика. Кто-то уезжал.
– Пожила и будет… нагулялась… – говорил Гришка.
– Девка-то дура… навязалась сама…
– Сказывай, сама! не знаем делов, што ль?.. Третью такую выпроваживаю. Летось Машка…
– Ну, вот… Машка!., чать Ксютка… Ксютка-то опосля Машки жила…
– Ай Ксютка?.. От «самого» заполучили. Тоже маху не давал…
– Хочь и при жене…
– А што ему жена!., деньги есть, харчи хорошие… Да до каждого доведись – мимо рта не пронесешь… А девки-то ядреные все…
– Будя орать-то. Лексей Захарыч на галдарее… Ревет, поди?
– Грунька-то? ревет… Да и он-то… му-ут-ный. Две сотняги дал, будто.
– Чего ей! Опростается и опять прибегёт.
– Прибегёт…
– Да от его ли?
– От его. Парень в соках, дело молодое… на сторону не ходит. А та-то перед им вывертывает… ну и…
– Идет…
Груша, в белом платочке и тальмочке, с маленьким узелочком, вся закрасневшаяся, усаживалась на извозчика, подбирая крахмальную юбку. В окне, в глубине галереи, я заметил Леню.
– С отъездом-с, – раскланялся Гришка, подымая картуз. – Счастливого пути. На фатерку-с?..
– Да, – тихо сказала Груша, опустив голову. – Узел-то к извозчику поклали?
– Тут-с… и коробок у его. К осени опять к нам-с?
– Уж и не знаю… не знаю… Сундучок бы подвинуть…
– Нас не забывайте, Аграфена Митревна… Хочь вы нами и гнушались, а мы навсегда вам уважение… Доброго здоровья.
– Будя зубы-то чесать, – смешливо затараторила горничная Паша, в белом переднике, вынырнувшая из-за угла.
– Прощай, Грушутка!.. Дал твой-то? – понизив голос, спросила она.
– Дал. Забеги когда…
– Ну, трогай! – крикнул Гришка. – Сторонись, павлина! – толкнул он Пашу. – Угостите семечками, Прасковья Семеновна… Забывать стали… Теперь местишко-то ослобони-лось… – подмигнул он на галерею.
– У, леший, зубоскал!
– Может, и вам Бог счастья пошлет…
– Уйди, косой, не липни.
– Такая уж ваша должность веселая… А это что же у вас тут такое?.. Хо-хо-хо…
– Ну, ты! руки-то подержи!.. Не в свое корыто лезешь…
Извозчик выехал за ворота, и Груша навсегда покинула тот дом. А через неделю Гришка предупредительно втаскивал новый сундучок, и молоденькая, черноглазая Поля, шумя крахмальными юбками, входила на галерею.