Том 8(доп.). Рваный барин
Шрифт:
Из темной глубины балагана вынырнул долговязый парень в красном плаще и со шпагой и шпагой же отстранил нас.
– Не проедайся, не проедайся!..
Мы шарахнулись, а он взял руки в боки и заорал что было мочи:
– Сейчас начинается! Наполеон и его храбрые маршалы объявляют отражение! Проворней!..
Васька предложил мне юркнуть в темный проход, воспользовавшись приливом публики; уже пригнулся, чтобы юркнуть, но зоркий глаз барыни из ящика пригвоздил его на месте. Как раз в этот момент над моим ухом раздался голос.
– А-а, сударь, и вы здесь!..
Я узнал приказчика
– Изволили любоваться в балагане? – сладким голоском спрашивал он, гремя в кармане орешками. – Оченно знаменитое представление киятров… Не были-с? Да что вы-с! Не желательно ли угоститься… орешков?
– У него денег нет… – прошипел Васька.
– А нам зачем деньги-с?! – обращаясь опять-таки ко мне и минуя даже взглядом Ваську, сладким голоском вопрошал Дядин приказчик. – У нас тут есть самый главный. Мы его сейчас встрепенем-с… сей минут-с…
Он зашагал к ящику, из которого зорко, как сердитая птица, высматривала барыня в лисьей шубе. Мы тронулись за ним.
– Вам в какую цену? – ласково вопросила обитательница клетки. – Есть в 60, в 50…
– Нам это все равное без значения, – отвечал дядин приказчик, вытаскивая для чего-то серебряные часы и раскрывая их почти у самого носа барыни. – Нам надобно самого главного представителя, Василь Сергеича-с… Вот и все-с…
Барыня сделала кислое лицо и крикнула в темный проход:
– Наполеона зовут! Приходите не ко времени… Сейчас спектакли, а вы… – уже совсем не ласково бросила она в пространство.
Василий Васильевич для чего-то позвякал деньгами в кармане, крякнул и тоже бросил в пространство:
– Это нас не касаемо…
В тот же момент чей-то голос за стеной балагана прогудел глухо, как в пустую бочку:
– Господина Наполеона!.. Хозяйка кличет.
Сейчас же появился и Наполеон, тот самый, что ходил по балкону и кричал. Он уже успел переодеться, и теперь на нем были высокие сапоги с жестяными звездами на каблуках, вроде шпор, серый коленкоровый сюртук с крупными пуговицами, тоже из жести и картонная треуголка. Его лицо было тронуто синькой и мелом и было так худо, что все кости можно было бы изучить на нем. В одной руке Наполеон держал деревянную шпагу, а другая рука… Но у него и была только одна рука. Вместо другой болтался серый рукав сюртука.
Он метнулся взглядом и узнал приказчика.
– Мое почтение-с…
– А мы к вам-с, – начал шепотом, отводя его в сторону, дядин приказчик. – Вот они-с, – указал он на меня, – племянничек будут-с дяденьки ихнего, Егор Егорыча, которому вы потолки расписывали при моей рекомендации…
– А-а… – протянул Наполеон, ласково взглядывая на меня и протягивая мне руку. Он даже щелкнул шпорой.
Я был не только польщен: я был потрясен и возвеличен. На глазах толпы, жадно приглядывавшейся к Наполеону, мне протягивал руку «самый главный», тот, который сейчас будет палить на коне из пушки.
– Орудуете? – спрашивал Василий Васильевич.
– Что поделаешь! – выговорил со вздохом и трепыхнулся единственной
– А мы к вам-с… – сладким голоском продолжал дядин приказчик. – Вот они-с, – показал он на меня, – оченно желают посмотреть на вас на киятрах…
Наполеон шаркнул ногой и надел треуголку.
– Ваш покорнеющий слуга…
Он так именно и говорил: «покорнеющий».
– Стало быть, им желательно в балаган, а они прокутили весь свой капитал… А вы тут самый главный… Так, чтобы проникнуть… можно?
Тут лицо Наполеона потускнело. Он кашлянул в руку, поглядел в сторону ящика, на меня, на всех нас и еще раз покашлял, точно у него застряло в горле.
– Гм… гм… хорошо-с… Вас двое-с… гм…
Но тут и Васька издал тоже что-то вроде «гм» и дернул меня за рукав.
– Трое вас… гм… Я попробую…
– Ну, ты, чай, и без билета прошмыгнешь, – строго сказал дядин приказчик, отстраняя Ваську.
– Нет, и он… – поддержал я.
– Идти – так всем-с, – сказал решительно Наполеон и его лицо стало строгим. – Тоже ребенок…
Он протянул руку к Ваське и потрепал по плечу. Тот вздохнул и заморгал.
Потом человек в сером сюртуке снял треуголку и мелкими шажками направился к барыне в лисьей шубе. Подойдя к ящику, он втянул голову в плечи, точно кто замахнулся над ним, и, размахивая единственной рукой, в которой была треуголка, стал что-то объяснять, то прижимая руку со шляпой к груди, то показывая в нашу сторону. Барыня сидела, как каменная. Она только раз повернула голову и скосила рот. После этого Наполеон безнадежно трепыхнулся плечом и почесал за ухом. И тут произошла перемена: он, должно быть, сказал барыне что-то приятное, она закивала головой и черкнула карандашом.
– Пожалуйте-с! – крикнул Наполеон и поманил.
Когда мы проходили за ним в темное отверстие балагана, я услыхал трескучий голос:
– Я записала… помните!..
– Это что же-с? – вопросил Василий Васильич.
– А-а… – ответил Наполеон, – у ней свои счеты… Точность любит.
Он проводил нас на переднее место и сказал, уходя, что сейчас начнется.
В балагане было не теплей, чем под открытым небом, так как в щели прорывался с воющим свистом ветер. Наконец, подняли занавес. Меня не занимали ни город на горе, ни клочья ваты на полу, изображавшие снег. И зачем вата? Можно было бы навалить самого настоящего снега, и он не растаял бы.
– Значит, вроде как зима, и Наполеон будет замерзать, – объяснял мне дядин приказчик, пощелкивая орешки. – Очень интересно.
Из-за кулис вышел Наполеон, понурив голову и выпуская изо рта клубы пара. Должно быть, надо было изобразить, что ему приходится туго: фигура его внушала жалость, и пустой рукав был, очевидно, чем-то набит и висел на белой перевязи, свидетельствуя о полученной ране.
– Ему теперь очень даже нехорошо… Наполеону-то… – пояснял дядин приказчик, с треском сокрушая орешки и выплевывая скорлупку прямо на сцену. – Как мы его, стало быть, приперли, ему и податься некуда… Тьфу, тьфу!.. – с ожесточением выплевывал он скорлупки.