Том 8. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Нет, мадам.
Француженка воскликнула что-то на родном языке.
— Что-нибудь случилось, мадам? — осведомился я. Мисс Томлинсон, как я понимаю, не из тех дам, кто в обычном состоянии станет посвящать в свои тревоги чужого слугу, даже самого доброжелательного и сочувствующего. Тот факт, что она поделилась со мной сейчас, показывает, как сильно она была потрясена.
— Да, случилось! Мадемуазель только что обнаружила в кустах девочек, они курили. Когда их спросили, они заявили, что эти отвратительные сигареты им дал мистер Вустер. — Она повернулась к француженке: — Он, должно быть, где-то в
Прошло, должно быть, не меньше минуты, прежде чем мистер Вустер, как черепаха, высунул голову из-под коврика.
— Дживс!
— Сэр?
— Поехали. Заводите мотор. Езжайте и не останавливайтесь.
Я поставил ногу на стартер.
— По территории школы придется ехать очень медленно, так будет безопаснее, сэр, — сказал я. — Мы можем задавить какую-нибудь молодую леди, сэр.
— А чем плохо? — с горечью спросил мистер Вустер.
— Или даже мисс Томлинсон, сэр.
— Не надо, — мечтательно протянул мистер Вустер. — Не дразните меня.
— Дживс, — сказал мистер Вустер, когда вечером, примерно через неделю, я принес ему сифон и виски, — это просто здорово.
— Сэр?
— Здорово. Понимаете, удобно и приятно. Я имею в виду, только взглянешь на часы и подумаешь, а вдруг сегодня вы запоздаете со старым добрым виски, и тут как раз вы входите с подносом, всегда в одно и то же время, и ни минутой позже; ставите его на стол и испаряетесь, а на следующий вечер снова приходите, ставите и испаряетесь, и на следующий, — я хочу сказать, это дает ощущение надежности и спокойствия. Как-то успокаивает. Точно, успокаивает.
— Да, сэр. Один вопрос, сэр…
— Какой?
— Вы уже подыскали подходящий загородный дом, сэр?
— Дом? В каком смысле «дом»?
— Насколько я понял, сэр, вы намеревались оставить эту квартиру и снять дом подходящего размера, чтобы жить там вместе с вашей сестрой, миссис Сколфилд, и тремя ее дочками.
Мистера Вустера передернуло.
— Отменяется, Дживс, — сказал он.
— Слушаю, сэр, — сказал я.
ДЖИВС И СКОЛЬЗКИЙ ТИП
Перевод И. Бернштейн.
Уже сгущались ночные тени, когда я повернул ключ в замке, и мы вдвоем с чемоданом прибыли в расположение вустеровской штаб-квартиры. Дживс в гостиной развешивал по стенам ветки остролиста, так как близилось неумолимое Рождество, а он любил, чтобы все было честь по чести. Я радостно поздравил его с моим прибытием.
— Ну, Дживс, вот я и вернулся!
— Добрый вечер, сэр. Приятно ли погостили?
— Недурно, я бы сказал. Но рад снова очутиться дома. Как это тот тип говорил про дом?
— Если вы имеете в виду американского поэта Джона Говарда Пейна, сэр, то он проводит сравнение родного дома с дворцами и роскошествами, в пользу первого, разумеется, и дальше пишет: «Дом, милый дом, быть дома лучше всего».
— Он был недалек от истины. Толковый малый этот Джон Говард Пейн.
— Читатели, насколько мне известно, им всегда оставались довольны, сэр.
Я возвратился из Чаффнел-Риджиса, где проводил уикэнд в клинике сэра Родерика Глоссопа, выдающегося лекаря психов, или психоневролога, как он сам
— Знаете, Дживс, — проговорил я немного позднее, уже потягивая виски с содой, которым он меня снабдил, — все-таки странная штука жизнь, никогда не угадаешь, чего от нее ждать.
— Вы имеете в виду какое-то конкретное осложнение, сэр?
— Вот, например, как у нас с сэром Р. Глоссопом. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда мы с ним будем жить душа в душу, точно два матроса, отпущенные на берег? А ведь когда-то, вы, может быть, не забыли, он внушал мне невыразимый ужас и, слыша его имя, я подскакивал до потолка, как вспугнутый кузнечик. Помните?
— Да, сэр. Я отлично помню, что вы относились к сэру Родерику с опаской.
— А он ко мне.
— Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души не сливались в согласии.
— Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды, нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему, он — мне. Он зовет меня Берти, я его — Родди. Одним словом, акции голубя мира на подъеме и даже грозят достигнуть номинала. Мы ведь с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго, если я не путаю имена, вместе прошли сквозь пещь огненную, а это как-никак связывает.
Тут я подразумевал тот случай, когда мы оба, — по соображениям, в которые здесь не стоит вдаваться, скажу лишь, что они были вполне основательными, — зачернили себе лица, он жженой пробкой, я ваксой, и вдвоем провели страшную ночь в блужданиях по Чаффнел-Риджис, не имея, как это говорится, где преклонить главу. С кем вместе пережил такое, тот уже никогда не будет тебе чужим.
— Но я расскажу вам одну вещь про Родди Глоссопа, Дживс, — продолжал я после того, как щедро отхлебнул живительной влаги. — У него на сердце тяжесть. Физически-то он, на мой взгляд, в полном порядке, как огурчик, на зависть любому овощу, но он в унынии… подавлен… расстроен… Говоришь с ним, и видно, что его мысли витают где-то далеко, да и мысли эти не из приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как тот заклинатель из Библии, который попытался заклясть глухого аспида, и ни тпру, ни ну. Там еще был один тип, некто Блэр Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его угнетенного состояния, потому что этот Эглстоун… Слыхали про такого? Он книжки пишет.
— Да, сэр. Мистер Эглстоун — один из наших сердитых молодых романистов. Критики называют его произведения откровенными, бесстрашными и нелицеприятными.
— Ну да? Не знаю, какие уж там у него литературные достоинства, но субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что?
— На жизнь, сэр.
— Не одобряет?
— Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции.
— Ну а я не одобряю его, так что все квиты. Но, думаю, все-таки не его присутствие нагоняло на Глоссопа такую тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут затронуты дела сердечные.