Том 8. Письма 1898-1921
Шрифт:
Мне надо сочинять лекции и статьи в «Русскую мысль» и «Речь». И вообще — проявлять себя часто, красноречиво и с сомнительными результатами. Впрочем, я не теряю присутствия духа.
Чулкова еще нет, и ресторанов почти нет тоже.
Целую.
Саша.
192. А. М. Ремизову. 31 октября 1908. <Петербург>
Дорогой Алексей Михайлович.
Не отвечал Вам потому, что думал увидеть Вас вчера у Вячеслава Иванова. А туда не попал потому, что пишу об Ибсене для
Знаю, почему Вы упрекаете меня в «сочиненности» (относительно вечеров), но и Вы знаете, почему я с этим не соглашусь. Это — только — логическийспособ доказать в газете то, что я чувствую, а не то только, о чем я размышляю. А стихи в газете — это совсем другое для меня, и тут я не чувствую «нельзя», потому что я вовсе не «культурный» человек и всегда далее презираювсяких Стефанов Георге.
Как не знать мне вашу любовь к русскому языку! — Вы знаете, что Вы испортили себя для меня«Прудом» года на два. Только этим летом я поистинезачитался «Чортовым логом» и «Часами», к которым боялся приступить после «Пруда».
У меня есть для Вас «Земля в снегу», которую я вам передам, если увидимся скоро, или пошлю, если не скоро.
Ваш Ал. Блок.
193. Матери. 2 ноября <1908. Петербург>
Вся неделя была деловая, мама. Писал я об Ибсене и бывал в десяти местах: на генеральной репетиции «Саломеи», в религиозно-философском собрании, у Мережковских, у С. Маковского на учредительном собрании нового большого журнала, — и везде говорил.
А сейчас иду в театр — читать об Ибсене. Все это ты, вероятно, знаешь — из тетиного письма и из газет.
Какие-то великие будни.
Надеюсь, что к весне пойдет иначе. Октябрьская тьма тоже способствует усталости.
Не стоит писать подробно о делах, все это уже не интересное, а только должное.
Всего важнее для меня— то, что Клюев написал мне длинное письмо о «Земле в снегу», где упрекает меня в интеллигентской порнографии (не за всю книгу, конечно, но, например, за «Вольные мысли»). И я поверил ему в том, что далеея, ненавистник порнографии, подпал под ее влияние, будучи интеллигентом. Может быть, это и хорошо даже, но еще лучше, что указывает мне на это именно Клюев. Другому бы я не поверил так, как ему.
Письмо его вообщеопять настолько важно, что я, кажется, опубликую его.
Видел я опять десятки людей. Долго говорил с Л. Андреевым. Поеду к нему в Финляндию.
Кончаю письмо, потому что надо надевать сюртук и идти. Женя будет в театре.
Целую.
Саша.
Пиши мне. Мне твое последнее письмо было очень нужно.
Такие портреты продаются у Аванцо.
194. Матери. 5–6 ноября 1908. <Петербург>
Сегодня
Клюев мне совсем не только про последнюю «Вольную мысль» пишет, а про все (я прочту тебе его письмо, когда приеду я или ты); и еще про многое. И не то что о «порнографии» именно, а о более сложном чем-то, что я, в конце концов, в себе еще люблю. Не то что я считаю это ценным, а просто это какая-то часть меня самого. Веря ему, я верю и себе. Следовательно(говоря очень обобщенно и не только на основании Клюева, но и многих других моих мыслей): между «интеллигенцией» и «народом» есть «недоступная черта». Для нас,вероятно, самое ценное в них враждебно, то же — для них. Это — та же пропасть, что между культурой и природой, что ли. Чем ближе человек к народу (Менделеев, Горький, Толстой), тем яростней он ненавидит интеллигенцию.
6 ноября
На эту тему приблизительно я и пишу сегодня реферат для религиозно-философского собрания 11 ноября, во вторник.
Мне было очень долго страшно тяжело и скучно, как, вероятно, тебе бывает. Последние дни полегчало. Одна из причин этого — Розанов, который страшно просто и интимно рассказал мне свою жизнь и как-то показался мне близким (хотя и непонятным) человеком.
Оттепель. Петербург и кинематографы мне опять нравятся. Не пью я давно.
Чтение об Ибсене было, по-моему, очень серое (по крайней мере для меня). Сказать мне удалось мало. Как же это тете понравилось?
Я сейчас очень устал от статьи и потому больше ничего не пишу.
Целую.
Саша.
У Мережковских бывает хорошо.
Я все забываю сообщить, что тебе обещан перевод — Мопассана листа четыре на месяц. Пока еще нет.
195. Г. И. Чулкову. 7 ноября 1908. Петербург
Милый Георгий Иванович.
Целую Вас нежно за «Снежную Деву», за книгу и за надпись, написанную дрожащим почерком. Давно уже ждет Вас здесь маленькая «Земля в снегу», но с некоторых пор — и большая, настоящая земля в снегу.
Должен сказать Вам, что мне без Вас скучно, и было одно время даже остро скучно. Людей много, и люди хорошие, но Вашего начала очень недостает.
Я неустанно вижусь с Мережковскими, строчу статью за статьей и, наконец, буду читать во вторник на обновленном религиозно-философском собрании! Как это Вам покажется?
Милый Георгий Иванович, возвращайтесь в мрачный город, любимый Вами; свидимся опять; может быть, как всегда, немного не по-людски и немного странно; но видеться и вместе шататься по миру судила нам Судьба.
Московские северные сияния слишком общедоступны, а московские лебеди — какие-то кривоносые. Ведь ибсеновские «королевские мысли» рождаются все-таки в Петербурге, и настоящая северная чума свирепствует здесь. В Москве ужасно, должно быть, уютно, а поистине неприютно — здесь.
Любящий Вас Александр Блок.