Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Шрифт:
— Сумасшедший твой барин! — накинулся я на Семена, — как есть сумасшедший! Поскакал в Петербург, потом вернулся — да и бегает зря! Я было залучил его, до самых ворот привел, и вдруг — хвать! опять удрал! В этакую ночь не сидеть дома! Нашел время гулять!
«И зачем это я выпустил его руку!» — укорял я самого себя.
Семен молча поглядывал на меня, как бы собираясь сказать что-то, но, по обычаю тогдашних слуг, только потоптался немножко на месте.
— В котором часу он уехал в город? — спросил
— В шесть часов утра.
— И что же — он казался озабоченным, грустным?
Семен потупился.
— Наш барин — мудреный, — начал он, — кто его понять может? Как собрался в город, новый мундир подать себе велел — ну и завился.
— Как завился?
— Волосы завил. Я им и щипцы приспособлял.
Этого я, признаюсь, не ожидал.
— Известна тебе одна барышня, — спросил я Семена, — Ильи Степаныча приятельница — зовут ее Машей?
— Как нам Марьи Анемподистовны не знать? Барышня хорошая.
— Твой барин в нее влюблен, в эту Марью… ну и так далее?
Семен вздохнул.
— От этой от самой от барышни и пропадать Илье Степанычу. Потому: любят они ее ужаственно, а в супружество взять не решаются — и бросить ее тоже жаль. От этого от самого ихнего малодушия. Уж очень они ее любят.
— Да что, она — хорошенькая? — полюбопытствовал я.
Семен принял серьезный вид.
— Господа таких любят.
— А на твой вкус?
— Для нас… статья не подходящая — вовсе.
— А что?
— Телом оченно худы.
— Если бы она умерла, — начал я снова, — ты полагаешь, Илья Степанович ее не пережил бы?
Семен опять вздохнул.
— Этого мы сказать не смеем — дело господское… а только барин наш — мудреный!
Я взял со стола большое и довольно толстое письмо, отданное мне Теглевым, повертел его в руках… Адрес на имя «его высокородия, господина батарейного командира, полковника и кавалера», с обозначением имени, отчества и фамилии, был очень четко и тщательно написан. В верхнем углу куверта стояло слово: «Нужное», дважды подчеркнутое.
— Послушай, Семен, — начал я. — Я боюсь за твоего барина. У него, кажется, недобрые мысли на уме. Надо будет отыскать его непременно.
— Слушаю-с, — отвечал Семен.
— Правда, на дворе туман такой, что на два аршина ничего рассмотреть нельзя; но всё равно: надо попытаться. Мы возьмем по фонарю, а в каждом окне зажжем по свечке — на всякий случай.
— Слушаю-с, — повторил Семен, зажег фонари и свечки, и мы отправились.
Как мы с ним блуждали, как путались — это передать невозможно! Фонари нисколько не помогали нам; они нисколько не разгоняли той белой, почти светлой мглы, которая нас окружала. Мы с Семеном несколько раз теряли друг друга, несмотря на то, что перекликались, аукались и то и дело взывали — я: «Теглев! Илья Степаныч!» —
— Я! — раздалось вдруг мне в ответ.
Батюшки! как я обрадовался! как бросился туда, где послышался мне голос… Человеческая фигура зачернела впереди… я к ней… Наконец-то!
Но вместо Теглева я увидел перед собою другого офицера той же батареи, которого звали Телепневым.
— Это вымне отозвались? — спросил я его.
— А это вы меня звали? — спросил он в свою очередь.
— Нет; я звал Теглева.
— Теглева? Да я сию минуту его встретил. Какая дурацкая ночь! Никак к себе домой не попадешь.
— Вы видали Теглева? Куда он шел?
— Кажись, туда! — Офицер провел рукой по воздуху. — Но теперь ничего понять нельзя. Вот, например, известно ли вам, где деревня? Одно спасение — собака залает. Предурацкая ночь! Позвольте закурить сигарку… все-таки как будто путь себе освещаешь.
Офицер был, сколько я заметил, немного навеселе.
— Вам Теглев ничего не сказал? — спросил я.
— Как же! Я ему говорю: «Брат, здорово!» — а он мне: «Прощай, брат!» — «Как прощай! Почему прощай?» — «Да я, говорит, хочу с’час застрелиться из пистолета». Чудак!
У меня дух захватило.
— Вы говорите, он вам сказал…
— Чудак! — повторил офицер и поплелся от меня прочь.
Не успел я еще прийти в себя от заявления офицера — как мое собственное имя, несколько раз с усилием выкрикнутое, поразило мой слух. Я узнал голос Семена.
Я отозвался… Он подошел ко мне.
— Ну что? — спросил я его. — Нашел ты Илью Степаныча?
— Нашел-с.
— Где?
— А тут, недалече.
— Как же ты… нашел его? Он жив?
— Помилуйте — я с ними разговаривал. (У меня от сердца отлегло.) Сидят под березкой, в шинели… и ничего. Я им докладываю: пожалуйте, мол, Илья Степаныч, на квартиру; Александр Васильич оченно о вас беспокоятся. А они мне говорят: охота ему беспокоиться! Я на чистом воздухе быть желаю. У меня голова болит. Ступай, мол, домой. А я приду после.
— И ты ушел! — воскликнул я и всплеснул руками.
— А то как же-с? Приказали идти… как же я останусь?