Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Шрифт:
Сказав эти слова, Марья Николаевна даже голову немножко набок нагнула, чтобы пристальнее и пронзительнее заглянуть Санину в глаза.
Развязное обхождение г-жи Полозовой, вероятно, на первых порах смутило бы Санина — хотя он новичком не был и уже потерся между людьми, — если бы в самой этой развязности и фамилиарности он опять-таки не увидел хорошего предзнаменования для своего предприятия. «Будем потакать капризам этой богатой барыни», — решил он про себя — и так же
— Да, я женюсь.
— На ком? На иностранке?
— Да.
— Вы недавно с ней познакомились? Во Франкфурте?
— Точно так.
— И кто она такая? Можно узнать?
— Можно. Она дочь кондитера.
Марья Николаевна широко раскрыла глаза и подняла брови.
— Да ведь это прелесть, — проговорила она медлительным голосом, — это чудо! Я уже полагала, что таких молодых людей, как вы, на свете больше не встречается. Дочь кондитера!
— Вас это, я вижу, удивляет, — заметил не без достоинства Санин, — но, во-первых, у меня вовсе нет тех предрассудков…
— Во-первых,это меня нисколько не удивляет, — перебила Марья Николаевна, — предрассудков и у меня нет. Я сама дочь мужика. А? что, взяли? Меня удивляет и радует то, что вот человек не боится любить. Ведь вы ее любите?
— Да.
— Она очень хороша собою?
Санина слегка покоробило от этого последнего вопроса… Однако отступать уже не приходилось.
— Вы знаете, Марья Николаевна, — начал он, — всякому человеку лицо его возлюбленной кажется лучше всех других; но моя невеста — действительно красавица.
— В самом деле? В каком роде? итальянском? античном?
— Да; у ней очень правильные черты.
— С вами нет ее портрета?
— Нет. (В то время о фотографиях еще помину не было. Дагерротипы едва стали распространяться. * )
— Как ее зовут?
— Ее имя — Джемма.
— А ваше — как?
— Димитрий.
— По отчеству?
— Павлович.
— Знаете что, — проговорила Марья Николаевна всё тем же медлительным голосом, — вы мне очень нравитесь, Дмитрий Павлович. Вы, должно быть, хороший человек. Дайте-ка мне вашу руку. Будемте приятелями.
Она крепко пожала его руку своими красивыми, белыми, сильными пальцами. Ее рука была немногим меньше его руки — но гораздо теплей и глаже, и мягче, и жизненней.
— Только знаете, что мне приходит в голову?
— Что?
— Вы не рассердитесь? Нет? Она, вы говорите, ваша невеста. Но разве… разве это непременно было нужно?
Санин нахмурился.
— Я вас не понимаю, Марья Николаевна.
Марья Николаевна засмеялась тихохонько и, встряхнув головою, откинула назад падавшие ей на щеки волосы.
— Решительно — он прелесть, — промолвила она не то задумчиво, не то рассеянно. —
Марья Николаевна всё время говорила по-русски удивительно чистым, прямо московским языком — народного, не дворянского пошиба.
— Вы, наверное, дома воспитывались, в старозаветном, богобоязненном семействе? — спросила она. — Вы какой губернии?
— Тульской.
— Ну, так мы однокорытники. Мой отец… Ведь вам известно, кто был мой отец?
— Да, известно.
— Он в Туле родился… Туляк был. Ну, хорошо… (Это «хорошо» Марья Николаевна уже с намерением выговорила совсем по-мещанскому — вот так: хершоо.) Ну давайте же теперь за дело примемся.
— То есть… как же это так за дело приняться? Что вам угодно этим сказать?
Марья Николаевна прищурилась.
— Да вы зачем сюда приехали? (Когда она щурила глаза, выражение их становилось очень ласковым и немного насмешливым; когда же она раскрывала их во всю величину — в их светлом, почти холодном блеске проступало что-то недоброе… что-то угрожающее. Особенную красоту придавали ее глазам ее брови, густые, немного надвинутые, настоящие соболиные.) Вы хотите, чтобы я у вас купила имение? Вам нужны деньги для вашего бракосочетания? Не так ли?
— Да, нужны.
— И много вам их требуется?
— На первый случай я бы удовольствовался несколькими тысячами франков. Вашему супругу мое имение известно. Вы можете посоветоваться с ним, — а я бы взял цену недорогую.
Марья Николаевна повела головою направо и налево.
— Во-первых, — начала она с расстановкой, ударяя концами пальцев по обшлагу санинского сюртука, — я не имею привычки советоваться с мужем, разве вот насчет туалета — он на это у меня молодец; а во-вторых,зачем вы говорите, что вы цену назначите недорогую? Я не хочу воспользоваться тем, что вы теперь очень влюблены и готовы на всякие жертвы… Я никаких жертв от вас не приму. Как? Вместо того чтобы поощрять в вас… ну, как бы это сказать получше?.. благородные чувства, что ли? я вас стану обдирать как липку? Это не в моих привычках. Когда случится, я людей не щажу — только не таким манером.
Санин никак не мог понять, что она — смеется ли над ним, или говорит серьезно? а только думал про себя: «О, да с тобой держи ухо востро!»
Слуга вошел с русским самоваром, чайным прибором, сливками, сухарями и т. п. на большом подносе, расставил всю эту благодать на столе между Саниным и г-жою Полозовой — и удалился.
Она налила ему чашку чаю.
— Вы не брезгаете? — спросила она, накладывая ему сахар в чашку пальцами… а щипчики лежали тут же.
— Помилуйте!.. От такой прекрасной руки…