Том 8. Статьи, рецензии, очерки
Шрифт:
Кто же в таком случае был таинственный отшельник Хромовской заимки?
Автор скептического исследования, разрушившего легенду о его тождестве с Александром I, не отрицает, однако, возможности «высокого» происхождения странного незнакомца. Отвергая положительные утверждения Хромова, который являлся с ними даже ко двору, великий князь Николай Михайлович сообщает все-таки факты выразительные и наводящие на размышление. Г. Дашков, помогавший автору в собирании материалов к биографии Федора Кузьмича, на местах, записал рассказы дочери Хромова, Анны Семеновны Оловянниковой, которые считает вполне достоверными. Так, однажды летом, в чудный солнечный день, Анна Семеновна и ее мать, подъехав к заимке Федора Кузьмича, увидели старца, гулявшего по полю
В другой раз, еще в селе Коробейникове до переезда к Хромовым, та же Анна Семеновна, приехав к Кузьмичу с отцом, застала у старца необычных гостей: он провожал из своей кельи молодую барыню и молодого офицера в гусарской форме, высокого роста, очень красивого. Он показался Хромовым «похожим на покойного наследника Николая Александровича»… Пока они не исчезли друг у друга из виду, они все время друг другу кланялись. Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся сияющий и сказал Хромову: «Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, а внуки и правнуки вот каким видят».
Итак, за всеми ограничениями хромовской легенды, автор исследования признает, что в сибирской тайге под видом смиренного отшельника жил и умер человек, повидимому, добровольно спустившийся в среду отверженных ссыльных с каких-то значительных высот общественного строя… Под сонный шопот тайги с ним умирала неразгаданная тайна бурной и блестящей жизни. Только порой, как в описанный дочерью Хромова «яркий солнечный день», в смирившемся и медленно угасавшем воображении вспыхивали вдруг картины прошлого, расправляя старые члены и заставляя быстрее обращаться холодеющую кровь… Какие образы населяли для него тихую поляну, какие звуки слышались в таежном шорохе, когда смиренный отшельник принимался маршировать с выпяченной грудью и выделывая старыми ногами затейливые артикулы павловских парадов?..
Вел. князь Николай Михайлович, разыскивая на тогдашних аристократических высотах возможного будущего Федора Кузьмича, тоже идет в своих гипотезах довольно далеко. Он допускает (отдаленную, правда) возможность принадлежности таинственного отшельника к царской крови. По его словам, у Павла Петровича, когда он был еще великим князем, была связь с вдовой князя Чарторижского, урожденной Ушаковой. От этой связи родился сын, названный Семеном, по крестному отцу Афанасьевичем. Фамилию ему присвоили Великого. Семен Великий воспитывался в кадетском корпусе и впоследствии служил во флоте. О нем известно очень мало, и смерть его связана с неопределенными и противоречивыми указаниями. По одним источникам — он умер в 1798 году, служа на английском корабле «Вангард» в Вест-Индии, где-то на Антильских островах. По другим сведениям, он утонул в Кронштадте…
По матери, урожденной Ушаковой, Семен Великий был в свойстве с графом Дмитрием Ерофеевичем Остен-Сакеном, который был женат тоже на Ушаковой. Наследники этого Остен-Сакена утверждают, что покойный граф вел переписку со старцем Федором Кузьмичем и что самые имена Федор и Кузьма были почему-то очень часты в семье Ушаковых; встречались также в семейной генеалогии и Федоры Кузьмичи…
Этими, очень пока неясными намеками ограничиваются те положительные данные, которые удалось установить относительно таинственного старца, привлекшего внимание Л. Н. Толстого. Когда вел. князь Николай Михайлович прислал Толстому оттиск своего исследования, Лев Николаевич ответил ему следующим чрезвычайно интересным письмом:
«Очень вам благодарен, любезный Николай Михайлович, за книги и милое письмо. По теперешним временам мне особенно приятна ваша память обо мне.
Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Кузьмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности. — Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но едва ли удосужусь продолжать.
Жена благодарит за память и просит передать привет.
Любящий вас Лев Толстой.
2 сентября 1907 г.»
Итак, даже после вскрытия чисто исторической неверности гипотезы, которая легла в основание «Записок Федора Кузьмича», — великий художник считал самый образ прелестным и внутренно правдивым. И действительно, кто бы ни скрывался под именем отшельника Федора, — император Александр или незаконный сын Павла, разметавший бурную жизнь по океанам и ушедший от мира в глушь сибирских лесов… может быть, еще кто-нибудь третий, — во всяком случае, драма этой жизни глубоко родственна основным, самым глубоким и интимным стремлениям собственной души великого писателя…
Процесс редактора «Русского богатства» *
В начале 1912 года в «Русское богатство» были присланы в рукописи «Записки Федора Кузьмича» Л. Н. Толстого. А. М. Хирьяков, один из редакторов-распорядителей посмертных изданий великого писателя, предупреждал редакцию журнала, что этот рассказ был уже на рассмотрении «цензуры» и что его «не посоветовали» вводить в посмертное издание. Иными словами: рассказ не пропущен предварительной цензурой, которая, как известно, в России уничтожена.
Мы понимаем побуждения издателей посмертных произведений гениального русского писателя; они имели в виду обеспечить издание, имевшее, как известно, филантропические цели, от конфискации. Нам, однако, вопрос этот представлялся в другом виде: мы всегда держались взгляда, что русские писатели и русские журналы не в праве, среди хаоса теперешних цензурных взглядов и порядков, слагать с себя трудную и ответственную задачу — отстаивать на свой страх и риск ту меру свободы слова, какая определяется пределами, — неясными, правда, и спорными, — но все же пределами закона. И вот почему, когда нам принесли «Записки Федора Кузьмича» с предупреждением, что «полуофициально» они уже «запрещены цензурой», редакция «Русского богатства» не сочла себя в праве считаться с этим партикулярным актом несуществующей цензурной инстанции и стала рассматривать произведение Л. Н. Толстого исключительно с точки зрения существующих законов.Редакция знала, конечно, что раз уже цензура определила степень «незаконности» рассказа с своей точки зрения, то журнал подвергается риску: книжка может быть задержана, а редактор рискует судом. При этом мы не могли рассчитывать даже на то, что русский читатель именно от нас получит произведение Толстого. Мы должны были предвидеть, что издатели накинутся на «Записки» и выпустят их раньше, чем книжка «Русского богатства» прорвется через цензурные и судебные преграды… Вообще, нам предстояла неблагодарная роль библейского хлебодара из сна Иосифа. Как известно, этот злополучный придворный сановник видел во сне, будто он несет на голове корзину с хлебами. Птицы небесные расклевали хлебы, а сам хлебодар был вдобавок казнен.
Все это так и случилось: цензура официально поддержала свое партикулярно высказанное мнение. Февральская книжка с рассказом Толстого была задержана. Судебная палата утвердила арест и разрешила выпустить книгу лишь по исключении восемнадцати строк, начинающихся словами: «Кто не имел несчастья родиться в царской семье…» Началась длинная процедура: иные почтовые чиновники вырезали шестнадцать строк, другие всю страницу, третьи всю статью. Кое-где не выдавалась вся книга. Но уже из этого стало очевидно, что партикулярные «советы» цензуры были (что естественно) гораздо суровее судебной репрессии. Оказалось, что рассказ Толстого может все-таки появиться с исключением отдельных мест, и мелкие издатели, зорко следившие за опытом «Русского богатства», не выждав даже заключительного акта судебной борьбы, выпустили рассказ с этими купюрами.