Том 8. Стихотворения. Рассказы
Шрифт:
Воевать молодым людям не хотелось, — Бубенчиков слишком любил свою молодую и, казалось ему, ценную и прекрасную жизнь, а Козовалов не любил, чтобы что бы то ни было вокруг него становилось слишком серьезным.
Козовалов говорил уныло:
— Я уеду в Африку. Там не будет войны.
— А я во Францию, — говорил Бубенчиков, — и перейду во французское подданство.
Лиза досадливо вспыхнула. Закричала:
— И вам не стыдно! Вы должны защищать нас, а думаете сами,
— Да, и правда! — невесело сказал Бубенчиков.
Мать Козовалова, полная, веселая дама, сказала добродушно:
— Это они нарочно так говорят. А если их позовут, так и они покажут себя героями. Не хуже других будут сражаться.
Гримасничая и ломаясь, по обыкновению, Бубенчиков спрашивал Лизу:
— Так вы не советуете мне ехать во Францию?
Лиза отвечала сердито:
— Да, не советую. Вас по дороге могут взять в плен и расстрелять.
— За что же? — дурашливо спрашивал Бубенчиков.
Анна Сергеевна сказала сердито:
— Им еще надо учиться, поддерживать своих матерей. На войне им нечего делать.
Бубенчиков, обрадовавшись поддержке, нахмурился и сказал важно:
— Я о войне и говорить больше не хочу. Я хочу заниматься своими делами, и этого с меня достаточно.
— Да мы в герои и не просимся, — сказал Козовалов.
— И отчего это женщин на войну не берут! — воскликнула Лиза. — Ведь были же в древности амазонки!
— Была и у нас девица-кавалерист Дурова, — сказала Козовалова.
Анна Сергеевна с кислою усмешечкою посмотрела на Лизу и сказала:
— Она у меня патриоткой оказалась!
Слова ее были, как порицание. Козовалова засмеялась и сказала:
— Сегодня утром в теплых ваннах я говорю банщице: «Смотрите, Марта, когда придут немцы, так вы с ними не очень любезничайте». Она как рассердится, бросила шайку, говорит: «Да что вы, барыня! Да я их кипятком ошпарю!»
— Ужас, ужас! — повторяла Анна Сергеевна.
Из Орго призвали шестнадцать запасных. Был призван и ухаживающий за Лизою эстонец, Пауль Сепп. Когда Лиза узнала об этом, ей вдруг стало как-то неловко, почти стыдно того, что она посмеивалась над ним. Ей вспомнились его ясные, детски-чистые глаза. Она вдруг ясно представила себе далекое поле битвы, — и он, большой, сильный, упадет, сраженный вражескою пулею. Бережная, жалостливая нежность к этому, уходящему, поднялась в ее душе. С боязливым удивлением она думала: «Он меня любит. А я, — что же я? Прыгала, как обезьянка, и смеялась. Он пойдет сражаться. Может быть, умрет. И, когда будет ему тяжело, кого он вспомнит, кому шепнет: „Прощай, милая“? Вспомнит русскую
И так грустно стало Лизе, — плакать хотелось.
В тот день, когда запасным надобно было идти, утром Пауль Сепп пришел к Лизе прощаться. Лиза смотрела на него с жалостливым любопытством. Но глаза его были ясны и смелы. Она спросила:
— Пауль, страшно идти на войну?
Пауль улыбнулся и сказал:
— Все великое страшно. Но умереть — не страшно. Было бы страшно, если бы я знал, что буду бояться в решительную минуту. Но этого не будет, я знаю.
— Как вы можете это знать? — спросила Лиза.
— Я себя знаю, — сказал Пауль. Лиза спросила:
— Но ведь вы, эстонцы, не хотите войны?
Пауль Сепп спокойно отвечал:
— Кто же ее хочет? Но если нас вызвали, мы будем воевать. И мы победим. Россия не может не победить.
Лиза хотела сказать:
— Ведь вы — не русские.
Но не решилась или не успела. Пауль, как бы угадывая ее мысль, сказал:
— Мы, эстонцы, очень не любим немцев. Это — наследственное. Много они здесь делали жестокостей.
Лиза говорила:
— Да ведь это были здешние немцы а не германские. А германские что же вам сделали? И ведь вы же любите Бетховена и Гете?
— Они все одинаковые — жестокие, хитрые, коварные, — сказал Пауль. — С тех пор, как они победили французов и отняли Эльзас и Лотарингию, они точно отравою какою-то опились. И уж как будто это не тот народ, из которого вышли Бетховен и Гете. Возьмите хоть то, что нигде на всем свете, кроме Германии, нет закона о двойном подданстве.
Лиза не знала, что такое двойное подданство. Пауль Сепп растолковал. Лиза слушала с удивлением.
— Но ведь это — подлый обман! — воскликнула она.
Пауль Сепп пожал плечами.
— Это — германский закон, — сказал он. — Конечно, они считают себя правыми, но нам трудно стать на их точку зрения. Нам непонятна их правда, и кажется нам она ложью. Будем надеяться, что среди них найдутся люди, — писатели, рабочие, — которые возвысят свой голос против германского безумия.
Призванных провожали торжественно. Собралась вся деревня. Говорили речи. Играл местный любительский оркестр. И дачники почти все пришли. Дачницы принарядились.
Пауль шел впереди и пел. Глаза его блестели, лицо казалось солнечно-светлым, — он держал шляпу в руке, — и легкий ветерок развевал его светлые кудри. Его обычная мешковатость исчезла, и он казался очень красивым. Так выходили некогда в поход викинги и ушкуйники. Он пел. Эстонцы с одушевлением повторяли слова народного гимна.