Том 8. Театральный роман (с иллюстрациями)
Шрифт:
Но жизнь диктовала свои условия… Почти каждый день он вставал утром, пил кофе и уходил в Большой театр, читал либретто, правил, работал с авторами, принимал участие в репетициях, беседовал с дирижерами и артистами во время перерывов, рассказывал смешные истории, разыгрывал сценки, остро и тонко подмечая характерные детали и подробности театрального быта… И возвращался домой, закрывался в своей комнате, и пока Елена Сергеевна готовила обед и накрывала на стол, Михаил Афанасьевич успевал написать несколько страничек театрального романа «Записки покойника». Писал быстро, все было продумано, слова и строчки легко ложились на бумагу, сразу набело, без черновиков… Он торопился сделать как можно больше
А потом, когда они возвращались, приходили гости, приходили запросто, поговорить, посоветоваться, послушать Михаила Афанасьевича, поесть что-нибудь вкусненького, заранее зная, что Елена Сергеевна наверняка что-нибудь приготовила… «Друзей было немного, — вспоминала Е. С. Булгакова в 1968 году, — но это были те, кто не мог жить без М. А. Он шутил, рассказывал, разыгрывал сценки — это был неисчерпаемый источник веселья, жизнерадостности. Расходились в 5–6 часов утра, и я только умоляла: — Ну, давайте будем расходиться хотя бы в 3!
И только иногда, когда гости уходили и мы оставались одни, он мрачнел и говорил:
— Что же это? Ведь все это уходит в воздух, исчезает, а ведь это могло остаться, могло быть написано.
Тогда я начинала плакать, а он пугался и сразу менял настроение.» (М. Чудакова. Жизнеописание Михаила Булгакова. Москва, 1988, № 12, с. 75).
7 февраля 1937 года Елена Сергеевна записала в дневник: «Но самое важное, это — роман. М. А. начал писать роман из театральной жизни. Еще в 1929 году, когда я была летом в Ессентуках, М. А. написал мне, что меня ждет подарок… Я приехала, и он показал мне тетрадку — начало романа в письмах, и сказал, что это и есть подарок, он будет писать этот театральный роман.
Так вот теперь эта тетрадка извлечена, и М. А пишет с увлечением эту вещь. Слушали уже отрывки: Ермолинский, Оля, Калужский, Вильямсы, Шебалин, Гриша Конский…»
11 февраля был Федор Михальский, администратор из МХАТа, Булгаков прочитал ему отрывок романа, в котором Максудов описывает работу «конторы» и заведующего внутренним порядком Филиппа Филипповича Тулумбасова, «полного блондина с приятным круглым лицом, с необыкновенно живыми глазами, на дне которых покоилась не видная никому грусть, затаенная, по-видимому, вечная, неизлечимая».
Портрет Фили Федору Михальскому понравился, он был «очень польщен», как записала в дневнике Елена Сергеевна. Тут же произошел и разговор о поездке МХАТа в Париж на выставку, действительно руководство театра заказало Владимиру Дмитриеву новые декорации для «Турбиных».
— Я вам обязательно напишу, как прошел спектакль, — пообещал Федор Михальский, обрадованный отрывком театрального романа, в котором Булгаков так точно и емко описал его деятельность в Театре.
— Я узник… Меня никогда не выпустят отсюда… Я никогда не увижу света, — с тоской сказал Булгаков, как только Михальский ушел. — Дома не играют, а за границей грабят.
«У М. А. отвратительное состояние», — записала в дневнике Елена Сергеевна.
Правда, обозначился и просвет в тучах. Мутных и Леонтьев, высшее начальство Большого театра, предложили Михаилу Афанасьевичу ставить «Минина». Сразу же возник вопрос — а кто художник? Федоровский, Вильямс, Дмитриев? Булгаков предложил Дмитриева. Начальство попросило Михаила Афанасьевича дать телеграмму Дмитриеву, зная об их дружбе. На следующий день Елена Сергеевна дала телеграмму Асафьеву, чтобы порадовать, и Дмитриеву, чтобы делал эскизы, ведь он дружил с Асафьевым и хорошо знал будущую оперу, читал либретто и слушал музыку у Асафьева.
В таком дурном настроении Михаил Афанасьевич, поддавшись на уговоры Елены Сергеевны, пошел в новооткрытое место — Дом актера, где встретились с Дорохиным, Раевским, Ардовым и их женами и мило провели вечер. Настроение чуточку улучшилось, но на следующий день опять возник этот мучительный вопрос — как быть с Дмитриевым, ведь Михаил Афанасьевич послал ему телеграмму. Мутных и Леонтьев, присутствовавшие днем на репетиции все еще колебались. А Булгаков потребовал прямого ответа:
— Или вы давайте телеграмму Дмитриеву о том, чтобы он делал эскизы, или придется аннулировать мою телеграмму.
— Хорошо, что вы эту телеграмму дали, пусть покажет эскизы, а потом мы заключим с ним договор, если театру подойдет.
Эти слова Мутных поразили Булгакова… Как? Дмитриев — известный художник, не раз доказывавший свой высокий профессионализм в театре, должен как приготовишка сначала показать эскизы, а потом получить или не получить заказ на оформление спектакля?
Как и предполагал Михаил Афанасьевич, Дмитриев обиделся на дирекцию и отказался делать эскизы. Только начались переговоры о постановке «Минина», так порадовавшие Булгакова, и сразу так неудачно. Это насторожило Михаила Афанасьевича… Как бы с «Мининым не повторилась печальная история „Мольера“, загубленного постановщиками. Любая постановка спектакля зависит от настроения людей, а тут уже в самом начале коллективного дела сталкиваются амбиции… Что ж будет во время постановки спектакля?
„Вечером Вильямсы и Любовь Орлова. Поздно ночью, когда кончали ужинать, позвонил Гр. Александров и сообщил, что Орджоникидзе умер от разрыва сердца. Это всех потрясло“, — записала Елена Сергеевна в дневнике 18 февраля 1937 года.
На следующий день попытались попасть в Колонный зал, где лежало тело покойного, но очередь народа тянулась по Тверской и начиналась где-то очень далеко.
Запись 20 февраля: „Проводила М. А. в Большой. Вышли из метро на площадь Дзержинского, потому что на Театральную не выпускали.
М. А. был на репетиции „Руслана“, потом его позвали на совещание о том, как организовать приветствие Блюменталь-Тамариной к ее 50-летнему юбилею. А потом он с группой из Большого театра вне очереди был в Колонном зале. Рассказывал, что народ идет густой плотной колонной (группу их из Большого театра присоединили к этой льющейся колонне внизу у Дмитровки). Говорит, что мало что рассмотрел, потому что колонна проходит быстро. Кенкеты в крепе, в зале колоссальное количество цветов, ярчайший свет, симфонический оркестр на возвышении. Смутно видел лицо покойного“.