Том 9. Рассказы и очерки
Шрифт:
— Подлая!.. Шельма!
Антон уже решил, что из-за такой «подлянки» не стоит убиваться. Ну ее, сволочь, к черту. Наплевать! При первой же встрече искровянит ее обманную рожу.
Однако не отходил от кормы.
Антону делалось обиднее и оскорбительнее.
Он был привержен до дурости, сохранял закон, был ласков, не пьянствовал, не ругал и — дурак, как есть дурак — не бил, как бы следовало, чтобы понимала. Он в бурю уйдет, а ей все равно… Видно, опять зашилохвостила…
— Бесстыжая обманщица!.. — прибавил он вслух.
И Антону
Матросу казалась теперь секунда целой вечностью. Он загорелся и, словно бешеный, сбежал с парохода и бросился к агентству.
Два пожилые носильщика-армяне сидели у стены, притулившись за ветром.
— Братцы!.. Спешка!.. Кто съездит духом в город?
Оба равнодушно подняли большие, влажные и ленивые глаза на нетерпеливого матроса и спрятали в гарусные шарфы, намотанные на шее, свои большие, сизые, мясистые носы.
Ни один даже не ответил.
— Идолы! Не даром. Заплачу!
— Дежурный. Нельзя! — ответил один.
— И мне нельзя! — промолвил другой. — А ты не барин, не ругайся! — обидчиво прибавил он.
— Целковый дам!
— А куда? — вдруг разом спросили оба носильщика, несколько оживляясь.
— В Виноградную.
— Мороз-то какой. Хо-хо-хо! А тебе какая такая спешка? — спросил более добродушный и любопытный носильщик.
— Дать знать женке, чтобы явилась. Наживешь карбованец, армяшка!
— Не подходит. А ты вот мальчика пошли, сродственник, племянник. Умный, все справит. Наумка!..
Подошел черномазый, черноглазый и носатый мальчик.
Антон облегченно вздохнул и торопливо заговорил:
— Живо, Наумка! Бери первого извозчика и жарь в Виноградную, дом Кукораки… Знаешь?
Мальчик утвердительно кивнул.
— В доме меблированные комнаты барышни Айканихи… Не забудешь?
— Знаю Айканиху.
— У нее в горничной Матрена. Пусть в один секунд сюда на извозчике с тобой… Мол, матрос Антон наказал, чтобы беспременно. «Баклан», скажи, в «рейц» отходит… Шторм! Понял?
— Все поняли! — хитро улыбаясь, ответил Наумка.
— Вали, Наумка! — кинул Антон, подавая мальчику деньги на извозчика. — Постараешься, целковый!
— А если пароход уйдет? — вкрадчиво спросил Наумка.
Оба носильщика хихикнули.
— Беги же! Да лётом! Отдам дяде! — грозно закричал Антон.
И маленький Наумка, словно бы жеребчик, получивший внезапно плеть, помчался со всех ног.
— Наумка молодца… Исправно сполнит. Он — башка, даром что мал! — любовно сказал носильщик, восхищенный предусмотрительностью племянника, и подумал, что следует с Наумки получить «могарыч».
Но матрос не уходил и волновался.
— Будь спокоен, Наумка не обманет — возьмет извозчика! — прибавил Наумкин дядя.
— То-то не обманет… А уж и шельмоватый Наумка!
— Понятливый. И привезет твою супружницу. Только отпустила бы Айканиха. Строгая барышня…
— Знаю, что уксусная и зудит. Однако не посмеет… И Матрешка не овца… Отчекрыжит… Бойкая на язык!
В эту минуту мальчик сел в коляску, въезжавшую на мол, и скрылся.
— Спасибо, братцы!
С этими словами Антон побежал на пароход.
Снова прислонившись к борту кормы, он впился вперед на мол и, взволнованный и вздрагивающий, будто в лихорадке, повторял:
— И что за сволочь Матрешка!
И в голосе его невольно дрожала нотка любви.
Прогудел второй звонок. Лебедка еще работала, принимая бочки. Сердце Антона усиленно забилось.
И им овладела лишь одна мысль:
«Успеет ли приехать эта подлая Матрешка?»
«Айканиха», как вульгарно и неподходяще называли носильщики и Антон фамилию Ады Борисовны, да еще считали ее «уксусной», — была тонкая и деликатного обращения девица, точный возраст которой никто в точности не знал, но во всяком случае предполагали, что Аде Борисовне от тридцати до сорока.
Белобрысая, с щурящимися, маленькими, близорукими, порой мечтательными глазами, с мелкими кудряшками у лба, высокая и худая, как спичка, благоухающая chipr'ом и втайне влюбчивая, Ада Борисовна, благодаря изяществу сдержанных манер, пышным складкам на лифе, выхоленным рукам в кольцах и кое-каким секретам нежности кожи лица, казалась близоруким мужчинам еще недурной, особенно под густой вуалеткой и без солнечного или лунного освещения на берегу моря.
Иметь пансион, как считала Ада Борисовна приличнее называть свои меблированные комнаты в двухэтажном доме, она не считала «компроментантным» занятием хотя бы для образованной девушки из порядочного общества и генеральской дочери, жаждавшей самостоятельности и какого-нибудь дела. Вдобавок пансион, вполне приличный и семейный, дает не только полезную деятельность, но вместе с тем и хороший доход во время сезона, когда порядочные приезжие ошалевают от серьезных цен, произносимых с любезной улыбкой изящно одетой, благоухающей и корректной Адой Борисовной.
Хоть Ада Борисовна и влюбчива, но это не мешает ей быть деловитой и аккуратной хозяйкой, понимающей значение сезона и несоответственных цен за комнаты. Она необыкновенно заботлива о своих жильцах, особенно зимой, когда приезжих так мало и пустующих комнат так много. Она умеет примирять беспокойных и нервных жильцов с кое-какими неудобствами, вроде холода в комнатах, щелей в рамах и слишком маленьких порций за завтраками и обедами, — бесконечной внимательностью, знанием трех языков и научно доказанных фактов о пользе для здоровья прохладного воздуха в комнатах и домашнего простого и свежего обеда без излишества. И, в подтверждение своих теоретических сообщений, Ада Борисовна рассказывала, как быстро поправлялись жившие в ее пансионе прошлой зимой князь Булатовский, известный писатель Ракушкин и один молодой офицер фон-Дорф.