Том 9. Три страны света
Шрифт:
Что делала между тем Полинька с той минуты, как оставили мы ее, негодующую и бледную, у разбитого окна, с порезанной рукой?
По уходе горбуна ни Полинька, ни башмачник долго еще не говорили ни слова; они сидели молча и не глядя друг на друга. Полинька была как убитая; она даже чувствовала к себе отвращение при воспоминании, что допустила горбуна обнять себя. Наконец башмачник робко спросил:
— Он запер дверь?
— Нет, — с неприятным чувством отвечала Полинька.
— Так кто же?
— Я не
Башмачник подумал немного.
— Не давайте ключа никому, — проговорил он.
— Я знаю!
Они снова замолчали. Наконец Полинька встала и сказала слабым голосом.
— Я лягу спать.
Башмачник молча поклонился и вышел, но тотчас же вернулся и, взяв подушку с дивана, заложил ею окно.
— Вы запрете дверь? — прошептал он умоляющим голосом.
— Да!
И они расстались. Башмачник долго еще стоял за дверью и ушел лишь тогда, как Полинька повернула ключ.
Башмачник сбирался побить хозяйку, но страх — не разгласила бы она со злости, что Полинька была заперта с горбуном, — удержал его; он не сказал ни слова, даже стал вежливее с девицей Кривоноговой, которая прикидывалась, будто ничего и не знает.
Оставшись одна, Полинька плакала и бранила себя за излишнюю доброту к горбуну. Его любовь страшно пугала ее. Она так привыкла считать его стариком, что даже иногда думала, не показалось ли ей; но вспомнив его взгляды, жаркие поцелуи, Полинька вздрагивала.
На другое утро башмачник постучался к ней. Он вошел озабоченный и усталый.
— Здравствуйте, Карл Иваныч! — с принуждённой улыбкой сказала Полинька.
Башмачник неловко поклонился.
— Как ваше здоровье?
— Ничего, я здорова! — скоро отвечала Полинька и невольно спрятала свою обрезанную руку под платок.
Башмачник заметил ее движение и молча стал выгружать из своих карманов аптечные баночки, бинты и компрессы.
— Это что? — с удивлением спросила Полинька.
— Для вашей ручки! — оробев, сказал башмачник.
— Да я вам не дам перевязывать! — решительным тоном сказала Полинька.
Башмачник тоскливо посмотрел на свои лекарства.
— Откуда вы это взяли? — строго спросила Полинька.
— Я?..
И башмачнику, видимо, не хотелось сказать правду, но Полинька так повелительно смотрела на него, что он, улыбаясь, отвечал:
— Я… я взял у моего знакомого, Франца Иваныча.
И, как нашаливший ребенок, башмачник покраснел и старался избегать взгляда Полиньки. Полинька с улыбкой сожаления покачала головой и, грозя ему пальцем, строго сказала:
— По-вашему, сбегать в Коломну с Петербургской стороны ничего не значит?
И в ту же минуту она ласково протянула ему свою больную руку, как бы в вознаграждение за его хлопоты. Башмачник ужасно обрадовался; он не знал, какую мазь взять, нюхал, рассматривал баночки и,
Полинька вскрикнула: «ай!» и отняла руку.
Башмачник побледнел и дрожащим голосом спросил:
— Вам больно?
— Нет, да не дам перевязывать: вы не умеете!
Башмачник жалобно посмотрел на нее.
— Ну! — и Полинька протянула руку. — Только скорее!
Она отвернулась, закрыла глаза, нахмурила брови и готова была закричать каждую минуту, как будто ей делали операцию. Башмачник с ловкостью искусного хирурга снял платок с руки, приложил мазь и забинтовал. Улыбка удовольствия разлилась по его лицу, когда все было кончено. Он вопросительно посмотрел на Полиньку, которая, как бы прислушиваясь к чему-то, с испугом проговорила:
— Щиплет!
— Это ничего, сейчас все пройдет.
Башмачник старался успокоить ее; но Полинька, раздраженная сценой с горбуном и бессонной ночью, была капризна: она не хотела ничего слушать и порывалась сорвать повязку. Башмачник пришел, в отчаяние.
— Ах, боже мой! — говорил он, — да я вам говорю, что не будет никакого вреда. Потерпите!
— Вы почем знаете? ваш Франц Иваныч не доктор.
— Я знаю, — с запальчивостью возразил башмачник. И, отвернув обшлаг рукава, он сорвал с руки перевязку и показал Полиньке обрез, довольно глубокий.
— Видите, мазь лежит уж часа три… я бы вам не решился так…
Башмачник покраснел и закрыл обшлагом руку. Полинька вспыхнула и, качая головой, с упреком сказала:
— Это вам не стыдно?
Башмачник так сконфузился, что чуть не плакал. Он поспешил оправдаться:
— Я нечаянно.
Но сказав это, он весь вспыхнул, как зарево, и слезы блеснули в его глазах; он опустил голову и стоял как преступник.
Карл Иваныч принадлежал к тем редким и несчастным людям, которые не умеют сказать самой невинной лжи: их совесть восстает в таком случае, и они страдают, будто совершив преступление. Странно бывает сталкиваться с такими людьми; чувствуешь, как они велики и правы, но, по опыту жизни, жалеешь их, и они вызывают невольную улыбку своей искренностью, которая годилась бы разве на необитаемом острове. Но, к несчастию, и там ее не применишь к делу: там презираются все качества, кроме телесной силы.
Полинька все это понимала и при случае умела солгать не краснея. Невинная ложь башмачника и его страдальческий вид вызвали печальную улыбку на ее личико. Она вздохнула и, как бы в утешение бедному Карлу Иванычу, сказала:
— Теперь не щиплет.
— Вот видите! — подхватил обрадованный башмачник. — Я был уверен!
— Зачем же вы обрез…
Но Полинька не договорила.
— Ай, смотрите! — вскрикнула она, указав на руку башмачника, из которой текла кровь.