Том II: Отряд
Шрифт:
Флора снова сцепила перепачканные пальцы, сжала так, что побелели костяшки.
— Мне не раз приходилось принимать трудные решения в отрядном госпитале.
«Вот сейчас, пока она раздумывает…»
Аш не подняла руку к рукояти меча, но на лице Анжелотти мелькнуло одобрительное понимание — он заметил движение — ноги чуть расставлены, тело в равновесии, когда Аш приняла так называемую «боевую стойку». Каждый наемник знал эту позицию. «Кроме Флориана», — поправилась Аш. Золотоволосая женщина по-прежнему задумчиво хмурилась.
Между
Роберт Ансельм шагнул к ней. Аш не оглянулась, сосредоточенная на расположении каждого возможного противника.
— Не думай ее обдурить, — пробурчал Роберт. — Если дойдет до дела, пойдут за ней, не за тобой.
— Если убрать ее… — Имена привлекают внимание их владельцев: Аш не назвала «Фарис», — остальное уже не важно: дело сделано.
Роберт умудрялся сохранять наружную невозмутимость, искоса посматривая на герцогиню и бургундских стражников, на визиготку в окружении рабов. Он проворчал:
— Попробуй, убей ее — и получишь гражданскую войну.
Аш обожгла взглядом широкоплечего воина, все еще красовавшегося в кирасе с чужого плеча. Он ответил спокойным немигающим взглядом.
— Тогда док в жопе, — продолжал он, — а вместе с ней и вся Бургундия. Развяжи гражданскую войну в Дижоне — и с Бургундией покончено. Крысоголовые сделают из нас отбивную, девочка: спасибо и спокойной ночи. А через двадцать лет эти бляди вырастят себе нового монстра, и никто им не помешает.
Это наконец выбило у нее из головы Фарис, и Аш наконец увидела то, что отказывалась видеть. Простая мысль: «Да, никого не останется, ни одного человека бургундской крови. Будет бойня, как в Антверпене и Оксоне. И это означает победу Диких Машин, когда бы они не сделали новую попытку, потому что остановить их будет некому».
— Ox, сукин сын, — выдохнула Аш и потерла глаза. Мускулы блаженно расслабились. Аш оскалила зубы. «И чему это я так радуюсь?»
Ответ пришел мгновенно: «Тому, что не мне пришлось решать».
Аш стыдилась самой себя. Она коротко мотнула головой. Даже стыд не мог заглушить облегчения. Разум, не находивший бреши в рассуждении Ансельма, вопил: «Не тебе решать, Флориан, а спорить с ней нельзя, не то погубишь все…»
— Заткнись, — буркнула Аш и пояснила оторопевшему Роберту: — Это не тебе. Ты прав. Да. Лучше бы ты ошибался.
«Знать бы, вправду ли я этого хочу».
Аш махнула рукой Флориан.
— Твой выход!
Темно-золотистые брови герцогини сошлись на переносице, взгляд так ясно отражал душевную трусость Аш, что та отвела глаза.
И встретилась взглядом с сестрой. Фарис стояла у обеденного стола, водя пальцами по узору струганных досок. Она не двигалась и не смотрела на герцогиню.
«А что бы я сделала на ее месте?»
Аш не позволяла себе взглянуть на Виоланту и Аделизу.
Флора провела ладонью по лицу — движением, которое Аш тысячу раз видела в госпитальной палатке, — и тяжело вздохнула. Герцогиня не стала
— У меня здесь пациенты, — сказала Флора. — Я буду в госпитале. — Она кивнула Ла Маршу. — Вы с Аш допросите Фарис. Встретимся после обедни и обсудим полученные сведения .
Кто-то облегченно вздохнул — Аш не заметила, кто именно: Джон де Вир, де Ла Марш или Ансельм.
Фарис тяжело опустилась на лавку рядом с Виолантой. Она побледнела, как после тяжелой болезни. Огромные глаза глубоко провалились в глазницы.
— Я сейчас не в госпиталь, а к сборщикам милостыни, — спокойно поправилась Флора. — Они хотели обсудить со мной раздачу продовольствия. Когда придут со стены, найдите меня.
Милосердная темнота опустилась раньше, чем в аббатстве пробили обедню.
Короткий зимний день умер. Аш, откинувшись на стену у камина отрядной башни, вытянула ноги. Вдоль щели каменной кладки все еще висели стебли плюща. «Еще не кончился день рождения Христа, — смутно подумалось ей. — Бойня Христовой Обедни».
Бланш, прикрывшая свалявшиеся волосы грязным платком, вытерла о подол исхудавшие руки.
— В госпитале кончились запасы гусиного жира. Слишком много обожженных.
Аш за спиной сжала кулаки. Голое мясо под повязкой жестоко саднило. Пока с пострадавшего бедра срывали прикипевшую одежду вместе с набедренником, она сжимала зубами рукоять кинжала. На дереве остались глубокие отметины зубов.
— Сколько вышло из строя?
— Мужчины! — пожала плечами Бланш. — Все кричат, что завтра готовы в бой. А по-моему, шестеро не встанут с постелей до будущей недели — если стены столько продержатся.
Аш понимала, что досада в голосе женщины относится не к ней. Отчасти тут была простая усталость и сочувствие к раненным, отчасти горечь бессилия — хотя не вина Бланш в том, что не хватает простейших лекарств.
Аш хотела сказать что-нибудь утешительное, но не придумала ничего, что не звучало бы свысока, и ограничилась просьбой:
— Пришлите сюда всех ходячих. Я собираюсь говорить с парнями.
Бланш, прихрамывая, удалилась. Аш заметила, что стрелки и латники уважительно уступают дорогу пожилой женщине с гнилыми зубами, опухшей от голода; женщине, которую чуть не каждый из них имел за мелкую монету. Она грустно усмехнулась: «Мне следовало самой распознать это в ней, не дожидаясь, пока вмешается Флора».
Анжелотти, занявший место Бланш перед очагом, спросил:
— Сколько удалось спасти?
— Мы не пробились за ворота: они установили завесу греческого огня. Ты был на стене — что видел?
Канонир дернул узким плечом. Его неправдоподобной красоты лицо было скрыто под пороховой гарью.
— Големы разрывали людей на части. Начали от ворот и прошли сквозь толпу, как овчарки через стадо. Тех, кто бросился к лагерю, расстреляли из луков. Одного голема мы разбили пушечным ядром — он любезно подставился, приблизившись к стене. Остальных расстреливали из арбалетов и аркебуз; как об стену горох — зря припасы переводили…