Том VIII
Шрифт:
Павел Толстой.
{стр. 95}
Время у нас даже на солнце жарко. Окошки открыты, и миндальные деревья в цвету.
Сего 19/7 февраля 1842
Рим
№ 2
Милостивейшая Государыня Параскева Михайловна!
…Жизнь наша вся в различных скорбях, как всё оканчивается смертию. Сколько спасительных уроков преподают нам эти скорби: не дают привязываться к земле; возводят к небу; воспоминают нам Бога. А Вы, которым так известно учение Христово о терпении, которым пришлось столько потерпеть на самом деле, до конца сохраняйте терпение. Пишу Вам сие для того, чтоб доставить душе Вашей душеполезное утешение. Не пишу много, потому что надеюсь вскоре видеть Вас и потому что Вам самим очень известно Слово Божие. Господь, услаждающий скорби скорбящих, да усладит Вам болезнь Вашу и подкрепит Вас на дальнейшие подвиги. Мир Вам!
Ваш покорнейший слуга и богомолец
Архимандрит Игнатий.
24 сентября 1843
Сергиева пустынь
№ 3 [33]
Милостивейшая
Я имею известие о кончине или, правильнее, о успении Вашей Благочестивой Родительницы и молюсь о ея упокоении с братиею обители моей в том самом храме, где Парасковья Михайловна так часто приносила усердные молитвы свои Господу, откуда прошения ея восходили на небо и не возвращались тщими, но исполненными и удовлетворенными. Вы пришли Вашим письмом в мою комнату, где Вы нередко бывали с покойною Матушкою Вашею, в то время, когда в этой комнате собралось почти все семейство Ваше. Тут были и Павел Матвеевич и Иван Матвеевич, и Феофил и Григорий Матвеевичи, Анна Михай{стр. 96}ловна, Федор Петрович, Александра Федоровна, супруга Николая Матвеевича, — тут было воспоминание о покойной, тут лились слезы любви и эти слезы не были горьки: их услаждало непостижимое чувство, чувство уверенности, что участь покойной есть участь блаженная и радостная. Но слезы лились как дань любви. Когда в первый раз я вышел с братиею на панихиду — это в Сергиевской церкви, мне представлялась стоящею с нами и молящаяся Парасковья Михайловна — так привыкли мы видеть ее в сем храме, в особенности при молитвословиях Страстной недели и первой недели Великого Поста.
Плачьте и не ропщите, плачьте и молитесь, плачьте и приготовляйтесь к тому, чтоб блаженная Родительница Ваша с радостию вышла бы к Вам на встречу, когда душа Ваша оставит тело, привела бы Вас благополучно ко вратам неба, ввела в них, представила бы Вас Христу, представила бы ликам святых, говоря с радостию: Се аз и чадо мое, еже даде ми Бог не только для земли, но и для неба. Теперь занимает ее зрение новых предметов, теперь привлекает ее к себе, объемлет всю любовь Божия, и если есть в ней земное желание, то оно состоит в том, чтоб дети ее, плоды болезней ея, наследовали бы небесное блаженство, пред которым всякое земное щастие есть прах и тлен. Знайте, что Парасковья Михайловна уготовала себе обитель в Раю. Не только Вы должны быть спокойны относительно ее будущности, но Вы можете быть уверены, что ея молитвы о Вас сильны и действительны пред престолом Божиим, что молитвы ея будут помогать Вам во всю жизнь Вашу, если только жизнь Ваша будет сообразна воле Божией, изображенной особенно в Евангелии. В этом будьте уверены! В доказательство истины слов моих, которые произношу от удостоверения опытом, расскажу Вам следующее обстоятельство. Когда Анна Матвеевна была больна весною, очень больна, конечно, Вы это помните, то Парасковья Михайловна, употребляя помощь врачей, наиболее прибегала к помощи молитвы. Анне Матвеевне сделалось получше, опасность совершенно миновалась, и Парасковья Михайловна отправилась в любимые гости — в Сергиеву Пустыню. Тогда уже служили мы в соборе, она входит в храм, и какими словами встречает ее храм Божий? Словами Спасителя: «о жено! велия вера твоя буди тебе якоже хочеши и исцеле дщи ея от того часа». При этих окончательных словах Евангелия того дня, которое провозглашал Отец Марк, взошла Парасковья Михайловна после не{стр. 97}престанного и болезненного подвига в молитвах о выздоровлении Анны Матвеевны. Это меня чрезвычайно поразило. Взошло в меня невольное и неопровержимое удостоверение, что сии слова Евангелия относятся к вере и молитвам Парасковьи Михайловны! Тогда сообщил я это одному Павлу Матвеевичу, взяв с него слово не говорить сего Парасковье Михайловне, чтоб не причинить ей какого-либо душевного вреда; потому что мы не можем переносить похвалы безвредно во время земного нашего странствия. Но теперь, когда она вне опасностей от нападения греха, с приятностию открываю Вам мою тайну, в утешение души Вашей. Если при жизни своей Парасковья Михайловна могла испросить у Господа для дщери своей избавления от недуга смертного, тем более по смерти, к которой приготовилась и предочистилась тяжкими страданиями, она будет молить за чад своих, Вам остается споспешествовать ее молитвам Вашими молитвами и благочестием; тогда познаете на опыте, сколько сильна молитва Праведного, споспешествуемая. Жизнь внимательная и Богобоязливая кажется страшной только для тех, которые ее не вкусили, но для вкусивших на весах сердца она перетягивает все временные удовольствия. Искренно желаю Вам последовать примеру Вашей блаженной родительницы. И пройдут дни за днями, и быстро пролетят годы своею чредою, и настанет для Вас минута, для всех человеков неминуемая, в которую душа Ваша должна оставить земной храм свой и вступить в вечность или блаженную или горестнейшую. Помните о сей минуте, и если Вы приготовитесь к ней как должно, то навсегда соединитесь с блаженною родительницею Вашею для радостей и утех бесконечных, чего Вам от души желаю. Что говорю Вам, то говорю и Анне Матвеевне.
Скажу Вам несколько слов о себе. Когда был я в кругу всего семейства Вашего (это
Архимандрит Игнатий.
Январь 1844 года
№ 4
Письмо ваше мне очень понравилось; действия ваши, внушенные любовию к ближнему, — очень понравились; совет ваш — очень понравился, который и исполняю, как вы видите по приложенному письму в Париж. Наконец — вы мне очень понравились; в письме вашем вы так мирны, так спокойны. Не люблю я, чтоб странники земные были безумно веселы: это нейдет странникам, изгнанникам, которых ждет смерть, суд, двоякая вечность, блаженная или горестная. Люблю, чтоб они были спокойны: спокойствие — признак, что странник с благословенною надеждою в сердце.
Я живу уединенно и лечусь; действие лекарства спасительно, но вместе сильно, отчего лежу по целым дням. Из моих окон прекрасный вид на Волгу, который я хвалю, но на который взгляну редко, редко, мимоходом. Как помню себя с детства — телесные чувства мои не были восприимчивы, слабо действовал на меня посредством их вещественный мир. Я был нелюбопытен, ко всему холоден. Но на человека никогда не мог смотреть равнодушно! Я сотворен, чтоб любить души человеческие, чтоб любоваться душами человеческими! За то и они предо мной — какими Ангелами! — предстают взорам сердца моего так пленительно, так утешительно! Вот зрелище, картина, на которую гляжу, заглядываюсь, снова гляжу, не могу наглядеться. И странно! Лице, форму, черты — тотчас забываю, душу помню. Много душ, прекрасных душ, на моей картине, которую написала любовь, которую верная память хранит в целости, в живости колорита. Этот колорит от уединения делается еще яснее, еще ярче. На моей картине и вы с вашим братцем. Часто смотрю на вас! Душа моя наполнена благими желаниями для вас.
В пышном ли наряде, или в немудром платьишке — что до того? — Совершим наше земное странствование, неся светильник веры правой, веры живой. Этот светильник введет нас в вечное Царство Божие, пред входом куда снимается одинаково и рубище {стр. 99} и пышный наряд. И самый пышный наряд в сравнении с светлою одеждою духовною — не что иное, как презренное рубище.
В терпении вашем стяжите души ваши [34], сказано странникам земли, потому что путь наш узок и прискорбен, а мы слабы. Сила Божия в немощи совершается [35], опять утешительно наставляет нас Писание. Благодарю братца вашего за приписанные строки! Если б у моего письма были глаза, то я завещал бы им взглянуть на братца вашего пристально, продолжительно и так дружелюбно, чтоб этот беспрерывный страдалец невольно, приятно улыбнулся.
Христос с вами!
Архимандрит Игнатий.
17 августа 1847 г.
№ 5
Вы в Париже! Волны житейского моря разнесли нас в разные стороны. Я витаю на уединенном берегу Волги: вы брошены в Париж, столицу моды, столицу образованного мира и, можно сказать, в столицу тьмы и греха. В столице тьмы и греха охранитесь от помрачения, охранитесь от греха. Где больше опасности, там нужно больше осторожности. Если необходимые обстоятельства заставят быть в городах, где свирепствуют чума или другая заразительная болезнь, то надо стараться кончить там дела как можно скорее и уехать как можно скорее. Тем больше так должно поступать относительно города — столицы греха. Кто знает — не нанесет ли всезлобный грех какой раны? Кто знает — какую он нанесет рану? Он может нанести и смертельную рану, неисцельную?
Приезжайте скорее назад, окончив ваше дело. Здесь ждет вас важное дело. Вы обязаны внимательно заняться вашею душою. Не промотайте ее. А это можно сделать — и как многие делают! Вспомните, что и вам надо выйти дверью гроба из этой жизни, предстать на суд пред Господа, на суд, страшный и для святых Его, и для тех, которые провели всю жизнь в благоугождении Ему. Там будут судимы не только грехи, но и правды человеков; там многие правды их осудятся правдою Всесовершенною. Это засвидетельствовал Сам Спаситель. Аще правда ваша, сказал Он, не избудет паче правды книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное [36].
{стр. 100}
О! когда бы милосердый Господь даровал мне возрадоваться о спасении вашем и моем в этот и будущий век. Ныне день вашего Ангела: да соблюдет вас в совершенном благополучии Святый Ангел, хранитель ваш.
17 августа 1847 г.
№ 6
Благополучно ли вы совершаете ваше земное странствование? Случается человеку во время этого странствования заглядеться на предметы, представляющиеся взорам. Ему кажется: шествие его в вечности остановилось. Это обман очей души. Мы идем и идем, — не останавливаемся ни на минуту.