Том второи
Шрифт:
Внутренний мир поэта, выходящий – а в случае с Евгенией рвущийся – наружу, требует живого отклика. Хочется быть не только услышанной, но и понятой.
Господи, что происходит?
Скажи мне:
– Что же?
Меня не читают.
Или не так читают.
Вскрывают стихи.
Берут перочинный ножик…
Кому-либо приходило в голову, что чувствует автор, когда его стихи
Час приходит – рано или поздно. Эта книга – тому свидетельство.
К слову о времени. Некоторые считают, что настойчивость Евгении в отстаивании своих взглядов, бескомпромиссность, порой безапелляционность – свойство возраста. Помню, как на одном из фестивалей Баранова предлагала засидевшимся допоздна товарищам по перу: «Давайте я прочитаю вам свою "Революцию"!» Именно так. Есть революция вообще – а есть своя, личная. И делают её, как известно, романтики, зачастую – именно в молодости.
Тем не менее, в ее деятельности чётко прослеживаются принципы, которые к возрасту привязать сложно. Например, эта книга выходит целиком в авторской редакции.
Ещё одна деталь возраста – в стихах Евгении очень много вопросов: в 25 хочется докопаться до глубин, до основ, до истоков. Поиск смысла жизни, смысла творчества, смысла в широком понимании. Глубокие философские обобщения, по-видимому, ещё впереди, бытийность пока что воспринимается зачастую лишь на эмоциональном уровне. Зато ответы, уже найденные автором, действительно достойны внимания.
Сделаю выбор.
А выбор закончит меня.
Встречается человек – как будто из пены создан.
Прощается человек – и губы его легки.
Эта предельная лёгкость, не-боязнь расставания, радость от того, что этот момент был – и пусть он никогда не повторится, но память запечатлела его навсегда – что это, как не осознание бренности бытия, но вместе с тем – вечности духа? Прощается – не потому, что уходит, просто у него свой путь, так же, как у любого из нас, и как здорово, что хотя бы на время ваши пути пересеклись.
Отдельного разговора заслуживает проза Евгении. Не стану на этом подробно останавливаться, скажу лишь, что если в поэзии автор уже достиг достаточно высокого уровня, то прозу правильнее было бы рассматривать как освоение новых горизонтов. Скорее всего, перед нами – своего рода поиск авторской индивидуальности, авторского лица. Тем не менее Барановой-поэту вполне по силам окунуться в прозу глубже. Что ж, всему своё время.
Собственно, первая книга – это ещё и попытка проверить себя на восприятие читателем. У каждого произведения – своя судьба. Что ожидает в будущем этот сборник? Зная, насколько тщательно Евгения Баранова подошла к созданию данной книги, хочется верить, что и читатель отнесётся к этому так же: вдумчиво,
Я часть волны, я бережная глина,
Случайно обожжённая пожаром.
Так автор говорит о себе. Да, однажды её коснулся пожар – в её сознание вошла поэзия. Евгения приняла её как должное – и теперь живёт с этим. Частица этого пожара – перед вами. И не бойтесь обжечься – её пожар согревает. Нужно только бережно с ним обращаться.
Виталий Ковальчук,
поэт, культуролог,
Харьков.
Государство – это он
Господин государство!
Мне кажется, я старею.
Мне больше не хочется вас и себя менять.
Не хочется плакать.
Не хочется лезть на шею.
Не хочется пере-,
и про-,
и вообще -живать.
Господин государство,
мне хочется быть кораллом.
Скромным, послушным
– и строить со всеми риф.
Многие мне говорили, что я устала:
– верю
– не верю
– ищу отпускные рифм.
Многие мне говорили, что я растрачу
сны до копейки,
себя не одев в броню.
Только подумайте:
сколько живой удачи:
веку на блюде быть поданным как меню.
Только подумайте:
подданство без границы,
а не до паспортных смен и кредитных нор
………………………………………………
– Господин государство!
Вы будете очень злиться,
если я временно выставлю вас в игнор?
«День был обычный, спокойный и хмурый»
День был обычный,
спокойный и хмурый.
Такой нормальный,
что даже тошнит.
Вдруг вышел Закат,
разложил партитуры
и начал играть свою пьесу навзрыд.
И всё зарыдало.
Рыдало.
Рыдало,
пока от росы не остыла трава.
И прямо по телу Живого Журнала
опять проступили живые слова.
И страх был казнен,
по-английски,
как Кромвель.
И ты доверял свои губы моим.
Закат доиграл и ушел к себе в номер,
оставив коньяк и сюжеты другим.
«Читаю Толстого. Раньше – казался скучным»
Читаю Толстого.
Раньше – казался скучным.
Поставила Linux.
Варю понемногу щи.
Знаешь, котенок, любовь – это меч двуручный,
поэтому глупо ее одному тащить.
Попробуй понять: