Томасина

Гэллико Пол

– Кто сейчас говорил? – крикнул Эндрью.

Усы у Вилли Бэннока взметнулись кверху, глаза сверкнули.

– Она! – закричал он. – Она сама!

Молния сверкнула так, что лампы и свечи обратились в незаметные огоньки. Все увидели в окне мокрую рыжую кошку.

– Томасина! Томасина! – вскричали разом Мэри Руа и миссис Маккензи. Девочка указывала пальцем на снова потемневшее окно.

– Господи помилуй! – сказала миссис Маккензи. – Кошка пришла с того света за нашей девочкой…

Первым разобрался, в чем дело, здравомыслящий

Вилли Бэннок.

– Она живая! – крикнул он. – Да пустите вы ее сюда!

– Миссис Маккензи, – хрипло и тихо сказал Эндрью, чтобы не спугнуть Томасину, – она вас любит. Откройте окно… только поосторожней. Богом прошу!

Старая служанка встала, вся трясясь, и осторожно пошла к темному пустому окну.

Все затихло, только Лори слышала, как сухо и тяжко били крылья улетающего ангела смерти.

Медленно и осторожно миссис Маккензи открыла окно. В комнату влетели брызги дождя. Кошки не было.

– Кис-кис-кис, – позвала миссис Маккензи. – Томасина, иди ко мне, молочка дам!..

– Талифа, – заглушил шум ливня нежный голос Лори, – иди сюда! Иди ко мне! Кто-то мягко шлепнулся на пол. Мокрая кошка подошла ближе, открыла рот, молча здороваясь с людьми, отряхнулась как следует, подняла одну лапу, другую, третью, четвертую и отряхнула каждую. Практичный Вилли ловко обошел ее и закрыл окно.

Эндрью Макдьюи казалось, что если он тронет Томасину, она исчезнет как дым, или рука его просто коснется пустоты. Но все же он поднял ее, и она на него фыркнула. Она была настоящая, мокрая и злая.

– Господи! – сказал он. – Спасибо. – И положил кошку на руки к Мэри Руа. Томасина мурлыкала, Мэри обнимала ее, целовала и не думала умирать. Слабым, вновь обретенным голосом она выговорила:

– Папа, папа! Ты принес мне Томасину! Томасину принес, она жива!

Как бы долго ни пришлось ей выздоравливать, все стало на свои места. Отец ее снова был всемогущим и всеблагим.

– Ты что-нибудь понимаешь, Лори? – спросил Эндрью.

– Да, – просто отвечала она, нежно улыбнулась и глаза ее засветились мудростью. Она встала и положила в постель девочку с кошкой. Томасина принялась мыться. Ей много предстояло сделать – из лапы шла кровь, два когтя болтались, но она сперва вылизала шею и щеки своей хозяйки, а потом без прежней ненависти посмотрела на рыжеволосого и рыжебородого человека с мокрым лицом.

Гроза утихала вдали. Мэри Руа обняла Томасину, и та отложила свои дела. Через несколько секунд обе они крепко спали.

Миссис Маккензи и Вилли тоже пошли спать. Дождя уже не было. Кто-то постучался у входных дверей. Эндрью пошел открывать и увидел отца Энгуса, осунувшегося после бессонной ночи и одетого в старую сутану. Ветеринар долго глядел на него. Лицо священника было мирное, и глаза за стеклами очков смотрели спокойно.

– Ты уже знаешь, – сказал Эндрью.

Энгус знал, и не знал. Просто сейчас, ночью, он вдруг ясно понял,

что молитва их услышана.

– Да, – отвечал он. – Она жива и здорова.

– Она и говорить может. Энгус кивнул.

– Томасина к ней вернулась, – медленно продолжал Эндрью; но Энгус снова кивнул и сказал:

– Очень хорошо.

Они вошли на цыпочках в комнату. Лори сидела над спящей девочкой и спящей кошкой. Улыбка осветила круглое лицо священника.

– Как у них красиво… – сказал он.

Тогда Эндрью вспомнил то, что хотел сказать:

– Лори… – позвал он.

– Да, Эндрью?

– Когда миссис Маккензи открыла окно и позвала Томасину, ты ее тоже позвала, но как-то иначе. Как ты ее назвала?

– Талифа.

– Марк, – сказал отец Энгус, – глава 5, стих 35, и далее.

Лори улыбнулась. Эндрью удивленно глядел на них.

– Скажу по памяти, – продолжал священник: – «Приходят от начальника синагоги и говорят: дочь твоя умерла, что еще утруждаешь Учителя? Но Иисус, услышав сии слова, тотчас говорит начальнику синагоги: не бойся, только веруй… Приходит в дом и видит смятение, и плачущих и вопиющих громко. И, вошед, говорит им: что смущаетесь и плачете? Девица не умерла, но спит…»

Лори все так же улыбалась нежной, загадочной улыбкой; Эндрью пристально глядел на священника и на нее.

– «И взяв девицу за руку, – продолжал Энгус Педди, – говорит ей: „талифа куми“, что значит „девица, тебе говорю, встань“. И девица тотчас встала и начала ходить».

– Не понимаю, – хрипло сказал Эндрью.

– Она не умерла, она заснула, – сказала Лори. – Я видела, как дети ее хоронят. Когда они ушли, я раскопала могилу. Я боялась, не натворили ли они чего-нибудь.

– А-а-х… – выдохнул Эндрью.

– Я заплакала, – говорила Лори, вспоминая тот день. – Она была такая несчастная, на шелку, в коробке, совсем как живая. Мои слезы упали на нее, и она чихнула.

Священник и врач молча слушали ее.

В мозгу ветеринара Макдьюи проносились события того дня: как он приказал Вилли усыпить кошку, как оба они спешили, собаку надо было оперировать. По-видимому, загадочный паралич прошел под наркозом, так бывает.

– Спасибо, Лори, – серьезно сказал он.

– Вы оба, наверное, есть хотите, – сказала Лори. – Пойду кашу погрею и поставлю чай.

Эндрью раскурил трубку. Энгус долго ждал, пока он заговорит, не дождался и начал первым:

– Что ж тебя теперь печалит?

– Да так… – сказал ветеринар, помолчал и объяснил: – Значит, это не чудо…

– А тебе и жалко! – заулыбался священник. – Очень мило с твоей стороны, меня пожалел. Нет, Эндрью, не чудо. Но ты оглянись, вспомни, как все хорошо задумано, а?

Эндрью долго курил, потом сказал негромко:

– Да, Энгус. Ты прав.

На кухне Лори гремела кастрюлями, чайником и сковородкой. Так распоряжаются в доме, где остаются навсегда.