Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене
Шрифт:
Замечательная иллюстрация. В бильярде. Играют он и она. Он – тюха, немного заторможенный, с растерянными глазами, почти проигрывает, в спортивном костюме, она – с маленькой головкой суки, такие сучьи хищные глаза и ноздри, почти выигрывает, безвкусно одета, короткая юбка, длинные ноги, дышит эротикой, очень активна, хотя и угловата, видимо, еще мала. Она (именно, она) постоянно прижимается к нему, обнимает его, он вроде бы отвечает, но видно, она – хозяин положения. Но эстетически картинка никакого наслаждения не дает.
Я всегда был убежден в сексуальном внутреннем превосходстве женщины, я имею ввиду не только природную сексуальность,
Женщина всегда сама отбирала мужчину, всегда последнее слово было за ней, но внутри, не во вне. Теперь происходит выравнивание и во вне. Женщина вновь меняет общественную ситуацию, вновь становится раздражителем для мужчины, заставляя его своей активностью стать еще сильнее, еще значительнее, что называется, мужественнее. Одесса – портовый город и небольшой, он на перекрестке веяний, событий и цивилизаций. И растущее превосходство женщины видно и в Москве, но в Одессе особенно. Впрочем, женщин здесь почти нет, здесь почти все бабы, от которых исходит ток вожделения, они не просто хотят, одесские бабы – это само желание. Я прежде полагал, что Москва – самый эротичный из всех виденных мной городов, но нет, это – Одесса, которая пропитана эротикой. Впрочем, бог с ней – с Одессой, эротикой и бесшабашностью. Печалью наполнено мое сердце. Нет ничего прекраснее твоих откровенных глаз, ищущих мое сердце.
Привет».
«Как же красиво они любили другу друга. Господи! Весь мир превратился в предмет их любви, весь мир они превратили, целиком и по отдельности, в материал для иллюстрации и доказательства любви друг к другу. И ничего иного в их письмах нет, но лишь любовь, сплошная, всепожирающая и поглощающая все без остатка любовь. Окружающий их мир в их письмах нужен лишь для демонстрации и доказательства их взаимной любви. Как это им удалось сделать? Как сотворили миг, который разверзся до пределов почти вечности – от жизни и до смерти. И после смерти! Дочь – тому свидетельство».
«2 июля 1996 г. Ты сейчас не можешь позвонить, а я все равно иногда вздрагиваю от телефонного звонка. Сегодня перечитала сразу все твои письма. Знаешь, когда читаю их первый раз, душа принимает самое личное, самое нежное и интимное, а когда второй или третий – уже все в целом, и мысли, и чувства. Ты так интересно, так неожиданно пишешь, некоторые выражения, образы, целые отрывки потом долго не выходят из головы. Я получаю от тебя какую-то чувственно-интеллектуальную энергию (это странно звучит, но по ощущениям именно так).
Мне снова приснился странный сон. Это тревожит меня, это случилось в ночь накануне твоего отъезда.
„Мы бредем с тобой по земле, почти ползем: ты поддерживаешь меня, я едва могу идти. И я знаю, что какая-то птица – огромная, злая птица – клевала мое тело, и со мной что-то случилось (не могу вспомнить, что). Мы идем к храму. Мы проходим мимо разных храмов: православного, католического, по-моему, даже мечети, но не можем зайти внутрь, и я понимаю, что это из-за меня и ужасно мучаюсь этим“.
Но
Родной, я скучаю по тебе, скучаю по твоему голосу, который дарит мне недолгое, но столь заманчивое ощущение твоей близости.
Фантазии порой далеко уносят меня от реальности. Ну, а жизнь между тем продолжается. Закончилась моя первая рабочая неделя. Я устала – физически (от ежедневных вставаний чуть свет: рабочий день с 08:00 до 14:00). И морально (от внутреннего дискомфорта из-за того, чем мне приходится заниматься, от постоянного преодоления чего-то в себе, не знаю, может быть самолюбия). Представь: первые два дня – хозяйственный склад, потом – сортировка чистого и сбор по этажам грязного белья, подметание коридоров, со следующей недели – кухня.
После третьего дня я записала в дневнике: „…Пришлось собирать контейнеры с грязным бельем, отвозить их с этажей в подвал – эти контейнеры чуть ли не с меня ростом, и их нужно приподнимать перед въездом в лифт. Вот я иду по коридору в белом халатике, и некоторые клиенты даже здороваются со мной. А я таскаю их мокрые полотенца и постельное белье, заляпанное вином и спермой“.
Но потом я разозлилась на себя, ну и что, собственно? К чему все эти сопли? Я почему-то никогда не могла представить, что мне придется попасть на подобную работу. Но неизвестно, как будет еще складываться моя жизнь, возможно, и этот опыт пригодится, по крайней мере для какой-то временной подработки. И потом здесь нет того, о чем ты говорил, и чего я тоже боялась, – нет грязной атмосферы. Это нормальные люди, они очень милы со мной, просто они немного другие. Наоборот, все очень чистенько: совместные обеды – все, от уборщицы до менеджера за одним столом (это называется, „хорошим климатом в коллективе“). Но не говоря о языке, некоторые правила, особенности взаимоотношений людей в коллективе – все это очевидно и пригодится в любой другой обстановке. А потом – это тоже преодоление стереотипа: заставить себя посмотреть на этот роскошный гостиничный мир с другой стороны – как и из чего он создается, и не только посмотреть, но и пощупать собственными руками.
Вчера, в пятницу, произошла удивительная вещь. Все-таки мой сон не был напрасным, спустя 9 дней он отозвался в моей жизни. Путь к храму, действительно, был. Причем, все произошло совершенно случайно. Некоторое время назад мне сказали, что в Кельне нет православного храма, есть только община. И вот я пошла по набережной, прошла чуть дальше, чем обычно, и вдруг на другой стороне Рейна, довольно далеко, увидела странное строение, по форме, как мне показалось, напоминающее православную церковь. И я пошла туда, решила, что обязательно должна дойти. Подошла совсем близко: белые, только покрашенные стены, часть еще в лесах, небольшая табличка. Греческая православная община, расписание служб на греческом и на кириллице (почти все понятно). Захожу: идет вечерняя служба, все как в нашей церкви. Я сидела как завороженная, незнакомая, но очень красивая, мелодичная речь. И сердце наполнилось необъяснимой теплотой, я вышла оттуда какой-то просветленной. Видишь, я все-таки зашла в храм. Все это так странно. Теперь мне есть, где молиться за тебя, и за маленькую Аню, мою крестницу.