Тоннель
Шрифт:
Точь-в-точь как тогда, внезапно осенило меня, когда внизу в туннеле работали полицейские и до нас наверх доходили их голоса – бормотание, распространявшееся по трубам, или дымоходам, или еще каким неизвестным нам в этом доме полостями пустотам.
Я открыла дверь на лестницу, ведущую в подвал. Даниель находился где-то в задней его части, по коридору гуляло гулкое эхо его возмущения.
It’s closed, cordoned, shut down. Do you understand? Geschlossen. You can’t go in there, how did you even get in? [9]
9
Здесь
И следом бормотание второго, гораздо глуше, они говорили, перебивая друг друга. Теперь я узнала этот голос. Робкий, запинающийся, то и дело сбивающийся на немецкий. Голос старого садовника.
Entschuldigung, Ich wollte nicht… aber die Katze… [10]
Старик говорил о кошке, о том, что она проскользнула внутрь, потому что он оставил дверь приоткрытой. Он просил прощения, это его вина. А потом он не нашел кошки или она уже успела удрать. Ему не следовало спускаться в туннель, теперь ему ужасно за это стыдно и он просит прощения. Да, он видел заградительную ленту. Я представила, как Даниель машет лентой перед его лицом.
10
Простите. Я не хотел… но кошка… (нем.)
– Мы не можем допустить, чтобы посторонние шастали туда-сюда по дому, out of control [11] и вынюхивали здесь внизу бог знает что. Подвал находится под нашей ответственностью, вы это понимаете? Our responsibility.
– Я не хотел… Ich wollte nur sehen… [12] Это было так давно. В последний раз я был в туннелях еще ребенком.
Они не понимали друг друга, говорили вразнобой, перебивали друг друга. Я медленно спустилась вниз. Ощущение головокружения, когда надо мной вновь сомкнулись подземные своды. Прохладный неподвижный воздух. Дышать им стало теперь труднее.
11
Бесконтрольно (англ.).
12
Я хотел только посмотреть (нем.).
– Что здесь случилось?
– Ну наконец-то! – воскликнул Даниель. – Скажи, ты говорила этому человеку, что ему можно свободно разгуливать по дому в наше отсутствие?
– Нет, конечно, я ему такого не говорила, но ведь ничего страшного не произошло…
Старик оперся на тачку. Свет карманного фонарика в его руке освещал их с Даниелем наискосок и снизу, от чего лица мужчин почти целиком пребывали в тени.
– Он говорит, что искал кошку. – Я сделала последний шаг вниз, очень осторожно, потому что едва различала землю под ногами. Потом прошла вперед и успокаивающе положила ладонь на руку садовника.
– Ничего, – обратилась я к нему
– Черт побери, здесь, внизу, не было никакой кошки, – перебил меня Даниель. Я бы не сказала, что он кричал, но его голос гремел и эхом отскакивал от каменных стен. – Она сидела возле двери в подвал и мяукала. Я решил проверить, как она проникла внутрь, и обнаружил, что дверь в старую прачечную, или что там раньше было, приоткрыта, прямо в сад. Через нее кто угодно мог попасть к нам в дом.
– Я сама дала ему ключ от нее, – сказала я, пытаясь поймать взгляд Яна Кахуды, но тот стоял, отвернувшись от меня и глядя во мрак. – Должен же он иметь свободный доступ к водопроводу, если собирается приводить в порядок наш сад.
– Он пытается попросить прощения, – добавила я. – Все это время он только и твердит об этом и еще, что он очень сожалеет, что спустился сюда.
Бормотание Яна Кахуды не прекращалось, просто его извинениям было трудно пробиться сквозь возмущенные вопли Даниеля. Старик говорил о туннелях, о том, что там дальше был подземный ход, который тянулся под всем городом, давным-давно.
– Очевидно, он просто хотел посмотреть, – продолжала я переводить. – Он говорит, что в детстве часто бывал в туннелях и ему было любопытно…
– Любопытно? – И следом смех, который дал мне понять, какую глупость я ляпнула. – По-твоему, все в порядке, заходи, кто хочет, только потому, что тебе стало любопытно?
– Мы залезали сюда с другого конца, – продолжал между тем Ян Кахуда. – Хотя делать это, конечно, было нам строго запрещено. Прямо за площадью, возле старой скобяной лавки…
Его настигла какая-то мысль, казалось, он пытался сориентироваться по памяти, глядя то в одну сторону, то в другую.
– Тогда этой стены здесь еще не было. Я помню лестницу, но там наверху была дверь… Мы в основном играли в туннелях, чуть дальше там было нечто вроде ответвления…
Он повернулся и уставился во мрак, а я почувствовала, что замерзаю.
– Как раз там-то он и лежал, – тихо сказала я.
– Он?
– Ребенок. Das Kind.
– О каком ребенке вы говорите, фрау?
Мне пришлось рассказать ему о мертвом мальчике, которого я нашла, возможно, в том самом ответвлении туннеля, о котором он говорил. Я описала некое подобие скамейки или полки, под которой он съежился, упомянула винные бутылки на полу.
Свет заметался по подвалу. Это фонарик затрясся в старческой руке.
– Но это случилось давно, – добавила я. – Вероятно, тело пролежало там еще с войны. Полиция считает, что мальчик был немцем, потому что у него была нарукавная повязка.
– Белая повязка.
– И нацистская монета 1943 года в кармане.
– О чем это вы там толкуете? – вмешался Даниель.
– Прости, как-то само вырвалось. Когда он заговорил о туннелях…
– О, боже! – Даниель взмахнул рукой, так что костяшки его пальцев стукнули о каменную стену. Он выругался. У меня возникло ощущение, что он хотел ударить меня, ведь не этого же старика? Я стояла между ними, как стена.
– Не в войну, – замотал головой Ян Кахуда. – Это случилось позже. Их только после войны заставили носить повязки, чтобы всем было видно, кто немец, а кто нет.
– Ты можешь попросить его держать рот на замке и не трепаться в городе о том, что он здесь видел? – спросил Даниель, и я сделала, как он хотел, только, разумеется, другими словами. Сказала, что полиция не желает, чтобы о происшествии слишком много говорили. Я не смогла объяснить почему, я и сама этого не понимала.
– Думаю, мне пора идти, – сказал Ян Кахуда. – Не стану больше вас беспокоить.