Тоннель
Шрифт:
— Ну, что там? — спросила женщина из Порше Кайен, опустив окошко.
И он обернулся уже, чтобы ответить: слушайте, мне-то откуда знать, — но глаза у нее оказались усталые и грустные, а сама женщина — очень, невероятно красивая, из тех, рядом с которыми сразу чувствуешь, что небрит и что майка на тебе вчерашняя, с мокрым пятном между лопаток.
— Авария, скорее всего, — сказал он. — Не волнуйтесь, скоро поедем наверняка. Мы в тоннеле, тут всё медленнее.
— Да какая авария, — встрял краснолицый здоровяк из Патриота, — аварию растащили
— На Рублевке такое постоянно, — сказал загорелый красавец-Кабриолет, подходя, — нас однажды полтора часа вот так же продержали. Я давно уже там не езжу, проще крюк сделать, чем стоять.
— Крюк-то да, проще, конечно, — сказал Патриот и недобро глянул назад, на блестящий кабриолет с белыми диванами и полуголой нимфой. — Хотя как по мне, катались бы вы все по своей Рублевке и не мешали людям, которым на работу завтра.
— Мне вообще-то тоже завтра на работу, — сказал Кабриолет и задрал подбородок. — Я в шесть встаю каждый день, к вашему сведению.
А мне — нет, подумал Митя.
— Полтора часа? — с ужасом повторила женщина-Кайен, закрыла глаза ладонью и вдруг всхлипнула коротко и так горько, что Митя невольно подошел на шаг ближе и пригляделся.
— У вас случилось что-нибудь? — спросил он.
— Да не переживайте вы, — сказал Патриот. — Сейчас рублевских этих пропустим и поедем.
— Я не на Рублевке живу, — обиженно уточнил Кабриолет.
— Вот и стоишь тут со всеми, мудила, — сказал Патриот, веселея.
— Простите, — сказала женщина-Кайен, не отрывая узкой ладони от лица. — Мне просто правда надо домой. У меня был очень тяжелый день.
Вторая женщина, все это время молча сидевшая рядом с ней в пассажирском кресле, громко фыркнула, перегнулась через свою печальную соседку и стукнула по кнопке стеклоподъемника. Митя успел заметить только, что лицо у нее тоже измученное и заплаканное, потом окно поднялось и скрыло обеих.
— Жара еще эта, елки, — сказал Патриот с неожиданной тоской. — Никогда такого не было, чтоб три недели подряд под сорок. Как в Африке, блядь.
— И хоть бы кто двигатель выключил, — сказал Кабриолет сквозь зубы. — Нет, стоят, сука, дымят. Я все понимаю, кондиционеры, но мы-то без крыши, дышать нечем.
— Я выключил, — сказал Митя и вспомнил задраенные Сашей окна. — У меня кондей не работает.
— А у меня вообще его нету, — сказал Патриот.
Помолчали. Пузатый Порше Кайен с двумя грустными женщинами внутри негромко тарахтел рядом.
Дверь стоящего впереди УАЗа распахнулась, оттуда высунулась крепкая тетка в тесной ярко-розовой майке, очевидно патриотова жена, и смерила их неодобрительным взглядом.
— Времени двенадцать почти, — сказала она с вызовом, обращаясь как будто не только к мужу, но и к Мите с Кабриолетом, и все трое сразу виновато посмотрели на часы. — Дети, между прочим, без ужина! — заявила она.
— Мне руками тебе тут всех растолкать, что ль?.. —
И решительно зашагал поперек рядов к патрульной машине, а Митя и Кабриолет потащились следом, движимые необъяснимым чувством вины перед голодными патриотовыми детьми и его сердитой женой.
Толстый капитан спал с открытым ртом, запрокинувшись в кресле, как человек, которому выстрелили в лоб. Даже во сне вид у него был недовольный, и, когда Патриот постучал в замызганное стекло и разбудил его, радости на капитанском лице не прибавилось.
— Слышь, мужики, — сказал Патриот с деланой бодростью, когда оба полицейских неприветливо уставились на него. — Чё там как, впереди, а? Пропускаем, что ль, кого?
— Мы не ДПС, — хмуро процедил капитан, повторяя сказанное недавно круглолицей женщине из Пежо.
— Не, ну может, по рации там спросить, — сказал Патриот. — У вас же одна с ними частота? Реально же сорок минут стоим.
— Мы. Не. ДПС, — раздельно проговорил капитан и поднял на него мутные со сна глаза.
И Митя вдруг рассердился — на хамоватого толстяка, на жару, на пробку, на весь этот бесконечный паршивый день.
— Слушайте, — начал он, — ну вам же самим, наверное, надо куда-то попасть. Давайте просто узнаем, что...
И тут он увидел, что на заднем сиденье патрульной машины лежит человек в испачканной кровью рубашке, со скованными руками и свежими ссадинами на лице, и осекся. Арестованный приподнял разбитую голову, взглянул на Митю и неожиданно подмигнул. Толстый капитан тем временем включил-таки рацию и поднес микрофон прямо к Митиному лицу, опасно растянув витой провод.
— На, спроси сам, — предложил он.
В динамиках захрипело, звуки сливались в бессмысленный однородный гул.
— Мы под рекой, — сказал капитан с удовольствием. — Там сверху метров двадцать воды и бетона еще метра три. Не работает здесь ни хрена.
— Может, я правда схожу? — спросил младший полицейский. — Посмотрю, что там. Я быстро!
Ясно было, что он говорит это не впервые и что ему тоже до смерти надоело торчать в душной машине с неприятным своим начальником и избитым арестантом. Старший неторопливо уложил микрофон на место, свернул голову мятой бутылке газировки, глотнул, завинтил крышку обратно и только после кивнул, лениво и неохотно.
— Ладно, — разрешил он. — Но если поедет всё, я тебя тут ждать не буду, сам добирайся. ВОСКРЕСЕНЬЕ, 6 ИЮЛЯ, 23:42
— Ну что, вы со мной? — нетерпеливо спросил молодой полицейский. — Давайте, чего вы. Минут за двадцать обернемся.
— Вообще-то нет, — сказал Митя. — Три километра — это минимум полчаса в одну сторону и полчаса обратно. Если быстрым шагом.
— А правда, парни, давайте сходим, — сказал Патриот. — Ну чего сидеть-то на жопе. Моя мне уже весь мозг проела.