Тоннельщики

Сапегин Александр Павлович

Его Солнце — Регинушка, не пострадала, а остальное не существенно. Люди на станции выжили. Теперь можно расслабиться и поспать.

Эпилог

— Ой, она шекочется!

Восторженно взвизгнув, русоволосая девчушка лет семнадцати на вид сдула с носа бархатную кружавницу — ирийскую родню земных бабочек, и смешно подпрыгивая, погналась за порхающим у самого лица насекомым.

— А-а-а! — донёсся от озера радостный возглас. Девушка с разгона плюхнулась в прогретую солнцем воду.

— Пусть, —

прислушиваясь к бултыхающейся на мели непоседе, сказал Богдан и потёрся щекой о бархатное бедро жены. — Никогда не думал, что наша стервочка может быть такой непосредственной егозой.

— Пусть, — согласилась Регина, проведя ладонью по абсолютно лысой, как коленка, голове мужа, — она заново открывает мир. Знаешь, я ей даже завидую черной завистью. Мы давно разучились радоваться мелочам, мир потерял краски.

— Подожди, — Богдан нежно прикоснулся губами к начавшему округляться животику, — вот появятся наши карапузики на свет, посмотрю я, что ты тогда запоёшь. Красок они тебе напомажут от души.

— С чего бы, вдруг они будут примерными лапочками и не станут пить из родителей кровь и соки.

— О-о, солнце моё, поверь моей интуиции и отягощённой наследственности, это будет чёрт в штанах и ведьма в юбке.

— Хватит, не сгущай краски раньше времени, Нострадамус.

— Да-да, настрадаюсь я с вами.

— Чего ты? — выгнула бровь Регина. — Я не поняла.

— Люблю я вас, говорю. И страдаю, что ещё пять месяцев ждать. А точно девочка и мальчик будут?

— Точно, Фома неверущий, — обмакнув в сметану ягоду лесной духовицы и скормив её супругу, ответила Регина.

— Обалдеть!

— Осторожно, тарелки не опрокинь.

— Ой! — тарелку с ягодой и миску со сметаной Богдан не опрокинул, но в последнюю со слепу влетел пятерней. Ухмыльнувшись во все тридцать два, он принялся смачно облизывать измазанные лакомством пальцы.

— А-а! — переполненные восторга крики и визги неслись со стороны озера. — А ну стойте!

— Я тебе ноги не отдавил? — очищенные кошачьм способом руки сомкнулись на пояснице жены. — Ты такая тёплая. Мягонькая…

— Вся твоя, — ткнувшись затылком в ствол синежильного дуба и лопатками ощущая все извилины и шероховатости тёплой коры дерева, улыбнулась Регина.

— Она там не утонет? — встрепенулся муж, прислушиваясь к всплескам.

— Успокойся, папашка, там курице по щиколотку. Машка на мели водных журчальников гоняет.

— Я спокоен, и тебе бы не мешало, мать моих детей, жена моя. Кончай реветь.

— Не реву я, — отмахнулась Регина, смахивая предательскую слезу, — чего привязался?

— Ага, я может быть и не вижу, зато нюхаю и слышу хорошо. Кого ты пытаешься обмануть. Полковник, быстро подобрали сопли, это приказ!

— Нос не дорос мне приказывать.

— Цыц, женщина, да убоись гнева мужа своего. Завтра у меня будут новые глаза — чистые и шелковистые. Сергей Семёнович надысь вырастил в пробирке. На выбор говорит, хоть карие, хоть голубые, хоть серо-буро-малиновые. Натурпродукт, никакой кибернетической

гадости и синтетики. Бает, что зрение станет, как у орла и ночью буду видеть не хуже кошки. Брешет, наверное. С понедельника отменяют генорегенерационный курс и нанокоррекцию с арадиотином. Печень вырастили, прижилась лучше, чем родная. Да кому я рассказываю, ты лучше меня всё знаешь. А волосы, — после небольшой паузы невпопад сказал Богдан, — волосы отрастут. А не отрастут, так на расчёсках сэкономлю.

— Идёт, — шевельнув ухом, сказал Богдан. — Пустота милосердная, как мне обрыдли процедуры.

Регина не переставала удивляться мужу, как это ему удаётся?! А правда ли он ослеп? Медсестра с гравикреслом только показалась на тропинке у поворота к озеру, а Северов каким-то непостижимым образом уже срисовал её. Гоня перед собой волну незамутнённого позитива, от озера прибежала Марья. Держа ладони лодочкой, она сунула их под нос Регине.

— Дай угадаю, поймала журчальника? — улыбнулся Богдан.

— Ага! Серебристого! — не стала делать тайны Марья. — Я сейчас.

Наградив всех свежим дождём с мокрых волос, Марья умчалась выпускать на волю земноводную ящерку, занимающую на Ирие нишу лягушек.

— Ну-ка, доедай, — Регина быстро скормила мужу остатки ягод. — Выздоравливающему организму требуются витамины.

Подошедшая медсестра в категорической форме отмела все попытки ранбольного пройтись до госпиталя пешком. Пригрозив жалобой лечащему врачу, она насильно усадила Северова в кресло.

— Маша, собери, пожалуйста, плед и посуду в корзинку, а я до главного врача прогуляюсь, да прослежу, чтобы этот боевик от клизмы не сбежал, — обернулась Регина к андроиду. Бышая инк, получившая антропоморфную платформу с нейроинтерфейсом последнего поколения, кивнула в ответ. Ей не трудно.

* * *

— И что здесь? — прищурившись, Богдан с изрядной долей скептицизма рассматривал рамку фреймчита.

— Чтиво, тебе теперь можно. Повязку когда сняли, три дня назад? — Регина ласково провела по удивительно мягкому «ежику» волос на голове супруга, таки шевелюра у которого начала отрастать и оказалась не жёсткой и колючей, а пушистой, будто у младенца.

Богдан поймал руку жены, прижавшись губами к тонким, таким обманчиво хрупким пальчикам с аккуратным маникюром. Две недели после операции по пересадке специально под него выращенных глаз ему пришлось таскать темную повязку и пить всякую гадость для скорейшегого приживления нервных окончаний. Зачем, спрашивается, когда можно было ограничиться медицинскими нанитами, ну потерпел бы он три, от силы четыре дня, но две недели темной полумаски на лице это через чур. А потом ещё три дня адапционного периода с постепенным усилением освещённости и, в печень этих эскулапов, нанитовыми инъекциями. Один плюс, хоть было за что терпеть. Острота зрения у новых глазок не хуже, чем у орла и кошек. Профессор что-то такое там намудрил, зато ночью можно без фонаря гулять, как кот, который ходит сам по себе.