ТОП сериал 1978

Арх Максим

В большом кабинете, который больше походил на зал, мгновенно повисла зловещая тишина.

Наконец, спустя минуту, когда я полностью осознал услышанное, то задал единственно верный вопрос, который можно было задать в данной ситуации:

— На фига? И главное — зачем?!

Глава 24

— Не надо так говорить, — осадил меня мидовец. — Разговор предстоит ответственный, поэтому держись в рамках приличия.

— Да какой,

на хрен, разговор? Мне сейчас не до этого! У меня сейчас о другом голова болит! Мы же договорились, что немецкую тему тянем до тех пор, пока необходимые инструкции не получим.

— Мы их получили. И именно поэтому ты здесь, — пояснил Кравцов.

— И что в них? Что говорит Москва? — спросил бывший пионер, буквально чувствуя всем сердцем, что сейчас он услышит какую-то дичь.

И не ошибся.

В течение пяти минут меня сначала просвещали, какие были даны инструкции из Центра, а затем пытались научить, что и как мне нужно будет говорить на предстоящем сеансе связи.

— … Ласково и ещё раз ласково! Ты меня понял? Нужно, чтобы Марта не нервничала и спокойно ждала конца экспертизы.

— Быстрее бы этот конец настал. Всем бы легче было, — поморщился я.

— Тут ты прав. Но пока экспертизы нет, нужно эти две недели продержаться.

— Почему две?

— Потому что морская баржа «Буревестник» уже покинула порт в Ленинграде и приблизительно через 12-15 дней будет у нас. На её борту, кроме актёров «Хищника» и необходимого реквизита, находится международная чрезвычайная комиссия.

— Гм, международное ЧК, интересно, одобрил бы такое товарищ Дзержинский, — хмыкнул я.

— В таком деле бы обязательно одобрил, — крякнул Лебедев, а затем убеждённо, словно бы выступал на партсобрании, заговорил: — Сейчас, товарищ Васин, на тебе слишком много завязано. Ты сам этого хотел. И нужно отдать тебе должное — ты этого добился! Так что помни — на тебе теперь лежит огромная ответственность! А значит, ты должен сделать всё, чтобы немка была довольна.

— Бред какой-то, — прошептал я и невольно обречённо добавил, словно отвечал не мидовцу, а учительнице-экзаменаторше, которая так любила Анну Каренину: — Пишется через дефис...

— И никакой не бред, — начал было говорить Лебедев, но закончить свою мысль не успел.

Открылась дверь и посольский секретарь сказал, что связь с ФРГ установлена.

— Не подведи, — прошептал мидовец, снял трубку, и вероятно, мысленно перекрестившись, предал её мне. — Говори.

— Алло, — сказал я, морщась от вполне закономерного потрескивания в трубке.

— Саша, это ты? — прошуршали в ответ.

— Привет, Марта.

— Привет. Саша, я так хотела с тобой поговорить. Как у тебя дела?

— Нормально. Ты как? — проявил участие

я под одобрительный взгляд мидовца.

— Плохо. Почему ты не звонишь? — хлюпнула носом собеседница.

— Может быть, потому, что я нахожусь на другом краю Земли? Как думаешь, это уважительная причина?

— Васин! Помягче! Ты чего творишь-то?! — мгновенно зашипел Лебедев.

— Да ничего я не творю, — отодвинул я трубку от уха и раздражительно прошептал мидовцу ответ: — Нормально разговариваю. Не лезьте! Не нравится? Разговаривайте сами!!

— Поласковее! Нежно!!

— Да и так норм, — буркнул я, сморщился от негодования, а затем, состроив улыбку на лице, нарочито елейным голосом перебив что-то говорившую девушку, поднёс трубку к уху и произнёс: — Дорогая, как там поживает уважаемый герр Вебер?

— Кто? Папа? Папа хорошо! Но я хотела бы поговорить с тобой о нас.

— Я тоже. Но о нашем дорогом и уважаемом папе не спросить я не имел права! — решил не запутывать я немчуру, и, удовлетворённо посмотрев на схватившегося за голову Лебедева, продолжил: — Кстати, я тебе песни записал. Ты уже в курсе?

— Да. Спасибо большое. Мне сказали, что скоро мне их покажут. Я верю, что они замечательные, как и все твои песни, — лестно отозвалась девушка.

— Я тоже, — выразил питающий надежду юноша и на этой замечательной ноте решил заканчивать разговор: — Ладно, Марта, пока. Буду на гастролях в ваших краях, обязательно забегу.

— Васин, ты чего! — зашипел Лебедев. — Говори с ней! Скажи ей что-нибудь хорошее!

— Саша, ты что? — словно услышав мидовца, вторила ему девица. — Мы же ещё не поговорили.

— Н-да? — хмыкнул я. — А я думал, что поговорили.

— Конечно же нет! Мы не поговорили о ребёнке!

— Ну да, ребёнок, — согласился я, прикидывая, что по этому поводу можно сказать. С другой стороны, девочка была беременна и лишняя нервотрепки ни ей, ни будущему малышу были абсолютно не нужны. Поэтому:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо! Только плачу постоянно.

— Зачем ты плачешь?

— Затем, что я в смятении…

— Ты выпиваешь? — поинтересовался я, пытаясь понять, трезва она или нет.

— Уже нет. Мне сказали, что нельзя.

— Правильно тебе сказали — нельзя! А то это плохо отразится на ребёнке.

— Я знаю! Я уже неделю как держусь. Хотя нервы на пределе.

— У всех так, но тебе сейчас нужно крепиться.

— Я креплюсь. Но очень сложно. Я не знаю что делать.

— Аборт? — негромко брякнул я по-русски и, увидев в мгновение ока сделавшиеся безумными глаза Лебедева, тут же поправился: — Я говорю — хорошо.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Марта.