Тополь стремительный
Шрифт:
В самом деле, почему такие полезные вещи, как тепло и влага, могли отравить деревья? Неудачное сочетание? Но ведь такие же, похожие на "тепловую баню", парные южные ночи сами по себе бывают здесь, в степи. Сегодняшняя ночь, например. Или растения заболели еще раньше? Может быть, скоростной рост - тоже болезнь?
Теперь человек наверху пришел к какому-то выводу. Беспокойные шага опять сменились ритмичной походкой с каблука на подошву: раз-два, раз-два, раз-два и пауза. Сколько же можно? Когда, в самом деле, прекратится эта чечотка? Люди устали и хотят отдохнуть. У всех нервы. Пойти постучать к нему, что ли?
И я отправился
Здесь был такой же коридор, как и внизу, со скрипучими дощатыми полами и такие же двери, выкрашенные цинковыми белилами. Я отсчитал третью слева комната No 24.
В ответ на мой стук шаги приблизились, отрывисто щелкнул английский замок.
– Войдите!
– сказал Кондратенков.
– Входите, Григорий Андреевич.
Я был смущен: как же мне не пришло в голову, что надо мной может быть квартира Кондратенкова!
– Извините, я не хотел мешать...
– сказал я.
– Я думал, что это кто-нибудь из сотрудников.
– Ничего, заходите. Нам с Борисом Ильичом тоже не спится.
Только тут я заметил крупную фигуру заместителя Кондратенкова. Борис Ильич сидел в глубоком кожаном кресле и, подперев щеку кулаком, молча смотрел в пол. Он даже не пошевелился, когда я задел его, пробираясь к дивану.
Наступило принужденное молчание.
Иван Тарасович первый прервал его.
– Может быть, вы хотите почитать что-нибудь? Выбирайте, - сказал он, заметив, что я смотрю на полку с книгами.
– Только у меня больше классики. Я люблю перечитывать хорошо известные книги, открывать забытое, пропущенное, незамеченное, вдумываться в строчки, спорить иногда. Как раз недавно я спорил с Львом Толстым. Вот Левин из "Анны Карениной" - у него же дикие понятия о земледелии, совершенно средневековые.
Он помолчал и снова прошелся по комнате.
Я понял, что разговор о литературе ведется только ради меня, и резко спросил:
– Что вы думаете делать дальше?
Иван Тарасович как-то сразу насторожился:
– А что, собственно, случилось? Рядовая неудача. Будем искать. Найдем причину - устраним.
Но я почувствовал холодноватую отчужденность в его словах, и мне показалось это обидным.
– Я вас спрашиваю не из простого любопытства, - сказал я.
– Мне дорого ваше дело и его успех. Будь я специалистом, я бы тоже искал причины, но я не биолог, я журналист и, как журналист, могу помочь вам хотя бы в печати. Можно поместить статью о вас, рассказать, что здесь творятся замечательные дела, что вашу работу надо продолжать, расширять, привлекать новых людей и новые институты. Я думаю, если печать поддержит вас, это пойдет на пользу. Вот почему я спрашивал ваше мнение... В институте идут разговоры о перерождении тканей. Ведь это какая-то глубокая внутренняя болезнь. А что, если она неминуема? Может быть, при таких темпах роста дерево вообще неспособно вырастить здоровую ткань?
Кондратенков испытующе посмотрел на меня.
– Я думал об этом, - просто сказал он, - но не верю в пределы у природы, а у науки - тем более.
Борис Ильич вздохнул и переместил голову с правого кулака на левый.
– Выше головы не прыгнешь, - вздохнув, произнес он.
– Прыгают только с шестом. А чтобы прыгнуть за облака, берут не шест, а пропеллер. И, в свою очередь, сколько ни улучшай пропеллер, он никогда не поднимет за пределы атмосферы. На это способен только реактивный двигатель.
Я не хочу сказать, что нельзя подняться выше, но, видимо, нам нужен шест нечто принципиально
Мне очень понравилась мысль Бориса Ильича, и я позволил себе вмешаться:
– Разрешите мне привести пример из близкой мне области-из журналистики. Допустим, я написал статью. Закончил, прочел - вижу недостатки. Исправил слог - стало лучше. Сократил - еще лучше. Изменил описания, нашел новые сравнения, уточнил мысли-еще лучше. Но вот настал момент, когда ни переделки, ни добавления, ни сокращения, никакие заплаты не улучшат этой статьи. Чтобы сделать еще лучше, нужно писать заново. И вот я хочу спросить вас... не посоветовать, а спросить: может быть, ошибка не в отдельных выражениях, а в самом замысле? Может быть, и ваша работа требует не исправления, а перестройки? Я думаю, очень трудно поставить перед собой такой вопрос. Но вот и Борис Ильич говорит о том же.
Кондратенков прищурился.
– Я понимаю вас, - задумчиво произнес он.
– Иногда нужно большое мужество, чтобы отказаться от проделанного и свернуть на новую дорогу. Между прочим, в жизни Мичурина был такой поворот, когда Иван Владимирович зачеркнул весь труд своей молодости и начал сначала. Долгие годы он работал над акклиматизацией южных пород, заботливо выращивал привозные растения на самой лучшей почве, терпеливо приучал их к Козловскому климату. Но годы, труды, неудачи и даже успехи убедили его, что акклиматизация не оправдала себя. И Мичурин бросил налаженный сад, купил другой участок, с худшей почвой, и перешел на него, чтобы заниматься не акклиматизацией, а созданием новых, местных пород... В свое время,-добавил Кондратенков, - у меня тоже был крутой поворот. И вот сейчас я проверял всю свою работу-каждый шаг, который я сделал с того памятного дня...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ,
ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В НАШИ ДНИ
ГЛАВА 5
КРУТОЙ ПОВОРОТ
В этот день, 24 октября 1948 года, Кондратенков чувствовал себя именинником с самого утра, с той минуты, когда сынишка принес ему в постель газету, и, развернув шуршащие листы, Иван Тарасович прочел на первой странице:
"В Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б)
О плане полезащитных лесонасаждений..."
– Ага, вот и на нашей улице праздник!
– сказал Кондратенков сыну.
– А почему?
– спросил Андрюша и, проворно взобравшись на кровать, уселся верхом на бедре у Ивана Тарасовича, воображая, что это седло.
Отец с сыном жили в большой дружбе. Мать Андрюши
погибла во время Отечественной войны (она была врачом), и Иван Тарасович воспитывал ребенка один, несколько своеобразно, обращаясь с ним, как со взрослым. Он подробно рассказывал сыну про все свои заботы, и вместо сказок мальчик привык с детства слушать истории о лесах, цветах и зеленых листьях. Андрюша по-своему расцвечивал фантазией рассказы отца и в детском саду играл с товарищами в лесной питомник или в закрепление сыпучих песков...
В соседней комнате зазвонил телефон, и Андрюша спрыгнул на пол. В семье у него были строго определенные хозяйственные обязанности: открывать дверь, подходить к телефону и убирать свою постель. И мальчик всегда был пунктуален и никого не допускал в свою сферу.
Звонили от профессора Рогова. Профессор спрашивал, вернулся ли Иван Тарасович с Украины, и напоминал, что сегодня они оба должны быть в министерстве в двенадцать утра.
"Теперь я понимаю, почему он меня вызвал в Москву, - сказал себе Кондрагенков: - это в связи с постановлением Совета Министров".