Тополиная Роща (рассказы)
Шрифт:
Мать Даира, оглядываясь на подходивший отряд, как на черную градовую тучу, жалась к сыну, а он стыдился, отталкивал ее руку.
Жусуповский зять опередил мальчишек, выскочил к отряду. Побежал у стремени Кежека, быстро говорил и указывал на Нурмолды и Абу, которые переглядывались: вот, дескать, откуда сегодняшняя храбрость Суслика…
Отряд недолго оставался в ауле — напоили коней, размялись, Кежек и три парня при нем зашли в юрту Суслика, куда сошлись несколько стариков, посидели там за угощением.
Нурмолды, и Абу возле него, оставались возле лежащей верблюдицы
— Учитель — мой гость.
Кежек, поворотясь всем телом — Нурмолды сейчас только увидел, что шеи у него нет, — оглядел скученный отряд. Подозвал Даира, спросил:
— Доволен прошлым набегом?
— Скот пригнал, — ответил тот, вытягиваясь и преданно, смело глядя в лицо Кежеку.
— Слышал? — сказал Кежек Абу. — Ты, поди, и айболты [5] в руках не держал, не только что винтовку… А я тебе отдам этих новобранцев, полусотником будешь.
— Я сын борца Танатара, — ответил Абу. — Когда он умирал… ты его изуродовал в схватке… я поклялся разогнуть твою кривую спину.
Кежек помолчал. Отряд не дышал.
— Стар стал Кежек, — сказал он наконец. — Хе-хе-хе… не боятся его.
5
Айболты — топор в форме секиры.
Мать Абу стояла с ведром возле кобылы. Кобыла перед дойкой была усмирена известным для такого случая способом: один запет ленный конец веревки был надет ей на шею, второй удерживал на весу заднюю ногу.
Кежек отогнал жеребенка. Подлез под кобылу, легко выпрямился, поднял.
Когда Кежек опустил кобылу и вылез из-под нее, Абу подлез под кобылу и сделал то же самое без усилия.
Кежек одобрительно буркнул. По его знаку подвели коня, он сел в седло и сказал Абу:
— После набега погоним скот на север, ваш колодец не миновать. Потягаемся, будем верблюда поднимать. Если не надорвешься, поборемся… потешим ребят и сердара Жусупа.
Скрылся отряд в степи.
Нурмолды снял тюк и седло с верблюдицы, сказал: «Чок!»
Верблюдица поднялась и ушла, похлопывая широкими мягкими подошвами.
Суслик глядел из дверей своей юрты.
На второй урок Нурмолды собрал женщин. Некоторые из них летом ходили в соседний аул к предшественнику Нурмолды, дальше первых букв не продвинулись. Ни книг, ни тетрадей они в глаза не видели, писали прежде на дощечках обугленными зернами пшеницы. Розданные Нурмолды тетради, учебники и карандаши привели женщин в тихое оцепенение. Одни терли ладони о юбки; другие выскочили из юрты и побежали за кумганами, поливали друг другу на руки.
Сурай сидела тут же, ее не восхищал блеск карандашей, не пугала чистота тетрадного листа. Не слышала Нурмолды, глядела отстраненно, — ему казалось,
…Ночью она пришла к нему в юрту. Еще не тронула, не окликнула, он увидел лишь блеснувший шелком рукав и узнал ее.
— Жусуп возвращается, — сказала она, села на корточки у него в ногах. — Уедем к русским… К тебе в город. В аулы к табынам… Потом пригоним Абу его верблюдицу обратно.
— Я дожидаюсь Жусупа.
Она отошла к противоположной стенке, недолго повозилась, укладываясь. Донесся шелест ее серебряных украшений.
Нурмолды поднялся, подошел к ней. Под дыркой в покровной кошме белело, как насыпало горку снега. В чуть размытой снежно-белым светом темноте Нурмолды угадывал край платка, щеку. Нашел ее руку, с силой потянул, заставил подняться.
— Уходи, Сурай.
— Уйду с тобой! — Она вырвалась, отскочила в глубь юрты.
Створки дверей разошлись (подслушивали, понял Нурмолды, окаченный холодом, отступая, — так слепил свет луны), протиснулась женщина, злобно вышептывая: «Бесстыжая, тебя что, блохи заели, не сидишь на месте!» за ней проскочил в юрту Суслик, следом лезли еще, незваные.
В гневе Нурмолды вытолкнул одного, другого, шире раздвинул створки дверей и велел убираться остальным.
Отдалились голоса. Нурмолды сказал:
— Теперь ты уходи.
Сурай быстро уходила в степь. Ее фигурка чуть виднелась на белой равнине, когда он бросился вслед.
Он догнал ее, поймал было за руку. Скользнул по горячей ладони холод браслета. Сурай оттолкнула его, исчезла за рядком джиды: будто прыгнула вниз.
Луна глубоко зарылась в облако. Наполнились темнотой, слились низкие сетчатые кроны.
Сурай выдало дыхание. Он обернулся, шагнул, выбросил руки. Он летел, сияли ее глаза, она летела навстречу.
В последний миг он свернул, — он не летел, лишь потянулся. Она рассмеялась: как неловок! Она по-детски, неожиданно обрывала смех так, что разорванный на взлете звук повисал в ушах.
Она поймала его руку, насыпала пригоршню ягод джиды. Ягоды были теплы: Сурай выгребала финики из кармана платья.
— Вкусно, — говорила она, — я такие ягоды ела в детстве, здесь же, на Устюрте, кочевали.
— Э, вот севернее, — говорил Нурмолды, набивая рот финиками, а затем обсасывая сладкий крахмал и выплевывая костяные пульки, — вот севернее, на Эмбе, попадаются рощи джиды.
Сурай потянула его за собой, они проскользнули в глубь серебряного шатра: то слились кроны джиды. Сколько ягод, ликовала Сурай, сколько ягод!.. Своим быстрым кулачком она ловила рот Нурмолды, лезли в нос торчащие у нее между пальцев листья. Он тряс головой: «Щекотно!», хватал зубами запястный браслет. Она отдергивала руку, вновь притискивала кулачок к его губам, заставляла открыть рот. Он ворочал сладкую кашу во рту и в ответ на ее: «Ага, сладко?» — благодарно мычал. Она ладонями легонько хлопала его по щекам, при каждом хлопке косточки вылетали у него изо рта.