Тополиный пух
Шрифт:
— Это Кэтрин Вильсон, что ли? Так она ж в нью-йоркской полиции, по крайне мере была, а Липский твой, если не ошибаюсь, проживает в Бостоне. Кажется, это не одно и то же, нет?
— Это тебе отсюда кажется.
— А что, — после паузы задумчиво заметил Меркулов, — в этом, пожалуй, есть своя истина… Надо подумать.
— Вот-вот, вы подумайте, посоветуйтесь, а я пока…
— А ты пока хамить мне тут не будешь! — вдруг строгим голосом сказал Костя. — Не изображай из себя непонятого гения. То, что авторство выяснил, молодец. А то, что ведешь себя как… извини, плохо. А дома надо ночевать даже тогда, когда жена в отпуске.
— Да ночевал
— Ну вот, а я про что? Потерянный ты для приличного общества человек, Саня. А жаль. Очень жаль…
— «Вот и все. А все-таки мне жаль их, рыжих, не увидевших земли», — процитировал Турецкий.
— Ты про что? — нахмурился Меркулов.
— А про лошадей. Они утонули в океане во время Второй мировой войны. Борис Слуцкий — классика, Костя! — и укоризненно Покачал головой.
— Не морочь мне голову! — вспылил Константин Дмитриевич. — Иди! Займись делом и не мешай работать!
И Турецкий, сдерживая смех, покинул его кабинет — ритуал был соблюден: Костя рассержен, но оставлен в задумчивости, а все остальные эмоции к делу ни малейшего отношения не имели. Значит, скоро может последовать и решение.
Черт возьми, а было бы неплохо сейчас смотаться в Штаты! По дороге остановиться в Германии, навестить старину Пита, у которого нужные связи найдутся не только в нью-йоркской полиции, где милашка Кэт возглавляла отдел криминальных расследований, но и в ФБР, и даже в ЦРУ. А чтобы с такими связями, да не найти какую-то поганую пишущую машинку — так это вы меня, пожалуйста, извините, как говорил уже давно один очень всем известный одессит.
2
Вячеслав Иванович решйл для себя так: раз уж придется встречаться с Кулагиным, который предложил заодно и отобедать в маленьком кафе в Даевом переулке, рядом с его службой, то хороший обед не помешает — пусть богатый чекист потрясет своим бумажником. Ему надо? Вот хозяин и платит. Тут немецкий счет не пройдет.
Кафе — бывшая обычная «стекляшка», теперь имело вполне презентабельный вид. Грязнов осмотрел интерьер и остался доволен. Много их было, на его памяти, этих пельменных, закусочных, шашлычных, где готовили, кстати, дай бог иному ресторану. А теперь заведение, по всему заметно, в частных руках — занавесочки на окнах, скатерти на столах, цветы в вазочках, хотя старинный общепитовский дух все же остался, напоминая о прошедшей молодости.
Когда Грязнов уже привычно обратился к Кулагину, назвав его Федором Федоровичем, тот слегка поморщился и попросил звать его просто Федором — так говорят все знакомые, так и ему привычнее. Ну, Федор так Федор. «Тогда уж и ты зови меня просто Вячеславом», — разрешил Грязнов.
Сразу и выпили по этому поводу.
Потом долго и тщательно, особенно Федор, закусывали, не портя аппетита пустой болтовней. Кулагин о чем-то раздумывал, будто не решаясь начать. А потом вдруг как с моста в реку:
— Скажи, Вячеслав, у тебя кто-нибудь есть в сферах, — кивнул он головой на потолок, — кто может хотя бы приостановить это безобразие со сносом коттеджей?
— Не совсем тебя понял, какие коттеджи?
И тогда Кулагин рассказал историю своего поселка, в котором некоторые объекты, причем не самые даже важные, вышли, как это часто случается, за границы природоохранной зоны. Ну нарушили, так что ж делать? Но люди ж немыслимые деньги вложили, и что теперь? Коту под хвост?
Сложная
— Да неужели ж у вас у самих никого нет наверху? Ты бы к своим банкирам обратился, к президенту холдинга. Или не проходит?
— Да в том-то и проблема, что сейчас на нас бочку катят — за налоги, за прочее. В арбитражке большое дело, извини, просрали…
— Это с той статьей, что ли, связанное? — наивно спросил Грязнов.
— Ну… И мне, понимаешь, сейчас возникать еще и с частной проблемой, вокруг которой кто-то искусственно, и не без умысла, взбудоражил общественность, — только окончательно все загубить. Был один ход, но человек, который взялся помочь, крепко подвел. Дело решали, понимаешь, часы, а этот… Ну, короче, он сам виноват. Оставим этот разговор. Тем более что сегодня утром бульдозеры уже развалили баню у моего соседа и теперь к моему флигельку подбираются. Жалко. Хоть и обслуга в нем проживает, а капитальное строение… Главное, народ окрестный ликует, вот что обидно! Как будто я им всем личный враг!
— Да, у нас на коллегии в министерстве недавно стояли и эти вопросы. Я вижу, крепко взялись за незаконное строительство, которое без соблюдения этих… правил. Так что ты, Федор, будь в следующий раз поаккуратнее. А вот если хороший адвокат понадобится, ты не стесняйся, обращайся, у меня есть просто отличный мужик.
— Ну, спасибо хоть на добром слове, — усмехнулся Кулагин. — А встретиться я с тобой хотел не по этому вопросу, это мой, так сказать, частный. Ты сейчас напомнил тот материал в газете, о котором мы говорили. Ну, из-за чего у нас сыр-бор возник. И я тогда высказал мысль, что было бы неплохо остановить то дело, не дергать газету и ее авторов.
— Так как же забыть, когда это у нас чуть ли не вчера было!
— Верно. А мне казалось, что уже не меньше недели прошло, вот время! Да, так я знаю, что твой приятель Турецкий всякие доказательства собирает. Вот я и подумал, а почему это мы никогда честных людей не защищаем, а? А если на себе рубашки рвем, то за каких-нибудь подонков, которые и доброго слова не стоят?
— Ты кого-то конкретно имеешь в виду?
— Нет, я пока — вообще. А если касаться частностей, то я бы тебе вот что сказал. Этот Степанцов — непростая фигура. Его усиленно тянут в Председатели Высшего арбитража, потому что, говорят, он устраивает Президентскую Администрацию. А тот, который у нас сегодня, Васильцов, что ли, не устраивает. И этот газетный скандал очень неуместен, потому, что случился не вовремя. Потом, позже, и вопросов бы не было, наоборот, сказали бы, ряды свои очищаем! Мы это умеем, сам знаешь, не зря же в МУРе сидел добрый десяток лет.
— А чего ты-то в такую политику полез? Не понимаю, спокойная жизнь надоела? — мрачно усмехнулся Грязнов.
Ему напоминание о чистке в МУРе, которую он сам же и затеял и проводил, было все же неприятно, поскольку вольно или невольно, хочешь ты того или нет, где-то ставило под вопрос и его собственную судьбу. Если по большому счету…
— Да я вдруг подумал: а что в нашей жизни изменится, если одним сукиным сыном в судебных органах станет меньше? Вот так прямо подумал и решил: а ничего плохого не произойдет. И, может, даже в чем-то станет лучше. Зачем я тебе это все рассказываю? А я вот хочу с твоей помощью либо ты — с моей, как тебе больше понравится, провести одну простенькую операцию, чтоб сразу снять все вопросы.