Топот шахматных лошадок

Крапивин Владислав Петрович

— Вашек, можно я чмокну тебя в щеку?

Вишневая краска, что залила обе щеки Вашека, пробилась сквозь загар. Вашек панически глянул на Сегу, который толокся рядом (а где еще ему было находиться?). И Сега повел себя великодушно. Не сказала «тили-тили…», а ответил за Вашека с той же, что у Белки, серьезностью:

— Конечно, можно… Он ведь заслужил, верно?

И Белка чмокнула. И сразу стало спокойно и радостно. Страх и великое смущение Вашека улетучились. Он весело засопел.

— Просто чудо! — заговорила Белка. — И Русалочка эта чудо, и ты сам. Ты такой

же талантливый в этом деле, как Тюпа в своей невероятной физике-математике. Он будет гений в науке, а ты в скульптуре. Как Торвальдсен и Микеланджело.

— Белка, ты рехнулась! — обрадованно заспорил Вашек. — Это же еще так… ученическая работа… Я знаешь над чем дольше всего мучился? Не поверишь! Над очками. Гнул, паял, будто ювелир сережку какую-то…

Тут Белку слегка царапнула тревога:

— Ох, очки эти… Из-за них меня сразу все узнают…

— Ну и что? — огорчился Вашек. — А что плохого, если узнают?

Белка потерла лоб, тряхнула волосами.

— А ведь и правда: что плохого? — И она засмеялась опять. — Вашек, а можно?..

— Что? — тут же встревожился он.

— Можно мы сносим Русалочку к нам домой? Пусть мама и папа посмотрят…

Вашек опять начал краснеть сквозь загар.

— Зачем «сносим»? Отнесем… Она же твоя…

— Ой… — Белка прижала пальцы к щекам (очки перекосились).

— Конечно!.. И ты сама решай, кому показывать, а кому не надо… Можешь прятать ее, пока не подрастешь. А когда подрастешь, тебя уже не узнают, потому что…

— Что «потому что»? — подозрительно спросила Белка.

— Потому что станешь еще… то есть уже не очень похожая.

— Он хотел сказать: «станешь еще красивее», — беспощадно разоблачил брата Сега. И Вашек погнался за ним, обещая ужасы, от которых побледнели бы следователи великого инквизитора…

Прятать Русалочку и оттягивать показ не пришлось. Потому что случилось чудо. Оно, по мнению завсегдатаев Институтских дворов, было похлеще, чем пролезание Луизы и даже самого Тюпы в шар Пространственного Абсолюта. По крайней мере, оно было более эффектным и долговременным.

Дело в том, что на горке посреди бассейна появилась та самая Русалочка! Только в натуральную девчоночью величину.

Будто сама Белка села там, на каменной верхушке, и солнце всю ее — с волосами, купальником, книгой — обжарило терракотовым загаром (даже очки на большой русалочке были терракотовые).

— Белка, ну прямо ты, как на фотокарточке! — наперебой говорили ребята. Но никто не смеялся, только удивлялись и радовались. Многие думали, что таинственный скульптор, которому институтское начальство заказало такое украшение бассейна (и правильно сделало!), когда-то тайно наблюдал за Белкой, а потом вылепил ее по памяти. Или просто такое совпадение! Главное, что хорошее!

Никто ведь пока не знал про статуэтку Вашека. И никто не обратил внимания, что на краю терракотовой площадки, на которой сидела девочка с книгой, выдавлены две буквы ростом в полмизинца: ГВ (что означало, разумеется,«Горватов Вячеслав»). Такие же буквы, только

крохотные, были и на статуэтке…

— Белка, я совершенно ни при чем, — перепуганно сказал Вашек, когда они впервые увидели скульптуру.

Белка и сама понимала, что он ни при чем. Искать объяснения приходилось в непонятных свойствах треугольного (и не совсем треугольного!) пространства, очерченного четырьмя таинственными векторами.

Дать такие объяснения мог только Тюпа. Компания в лице Белки, Вашека с Сегой, Драчуна с Дашуткой (та, впрочем, помалкивала), Кости и подскочившего Птахи устроила на отдаленной лужайке допрос с пристрастием.

— Ну чего вы пристали! — жалобно голосил Тюпа. — Я сам не могу понять! Я вам кто? Эйнштейн и академик Капица в одном лице?

Ему отвечали, что он такой и есть и обязан разобраться и объяснить…

— А то ща как… то есть не выводи людей из себя, — не выдержал Драчун. Это разрядило обстановку, все начали хохотать (кроме Тюпы). Но загадка не исчезла. И Тюпа сумрачно сказал, что должен изложить события Валерию Эдуардовичу и проконсультироваться.

Изложил и проконсультировался. И потом пересказал объяснения друзьям.

Объяснения были достаточно бестолковы (или слушатели такие) и сводились вот к чему. Во-первых, «этого не может быть». Но (это уже во-вторых) «поскольку оно все-таки имеет место», то дело, скорее всего, в следующем. Когда-то на каменной горке бассейна была скульптура (неизвестно какая). Информационное поле камней (если допустить, что такое существует) грустило, что теперь оно без скульптуры. Векторы учуяли эту невнятную тоску и, видимо, решили исправить положение. Начали шарить по ближним пространствам в поисках новой фигуры (вернее, образца). Наткнулись на юного скульптора, который ходил тут и постоянно думал о своей Русалочке. Так сказать, горел вдохновением…

— Горел ведь? — в упор спросил Тюпа.

— Ну… типа того… — разглядывая кроссовки, бормотнул Вашек. Научный анализ требовал только правды.

— Ну вот… — покивал Тюпа. — Энергетическим полям вектора, видимо, несложно было (а может, и сложно, кто их знает, но зачем-то надо) сотворить то, что сотворили. Сгустили молекулы воздуха над горкой до нужной плотности, нащупали в Вашкиных мозгах образец… Дальше — дело ихней техники…

Поскольку другого объяснения не было, пришлось принять это. В конце концов, так ли уж важно, откуда Русалочка. Главное, что всем нравилась. Только дядя Капа неделю поглядывал на нее косо. Не любил, когда что-то (даже чудеса) случается без его ведома и разрешения…

Но все-таки кое-что на Институтских дворах случалось независимо от дяди Капы — даже и не чудесное. Начала подкрадываться осень.

Стало раньше темнеть, поубавилась жара. Появилась в листе кленов первая желтизна. Повторно зацвели одуванчики (хотя и не так густо, как в мае-июне). Все еще цвел у заборов и кирпичных стен иван-чай, но иногда вместо лиловых кистей видны уже были на нем пушистые макушки…

Растворялась в августовском воздухе печаль близкого конца каникул.